Тепло очага - [9]

Она стояла и, отирая слезы, вспоминала Адаго. Благодаря таким, как он, множился фарн[5] села.

…В голодном году Адаго сторожил колхозные амбары. Многие завидовали его должности. Говорили: хоть початок в день принесет домой — и то прибыль. Пытались пробраться в амбары, но мимо зоркого сторожа не так-то просто было проскользнуть. Тогда решили взять старика хитростью. Достали крепкой араки и закуски. Как умел петь Адаго — знало все село. И вот однажды вечером заговорщики пришли к нему: порадуй нас, мол, окрыли своей песней. Полилась арака, и взлетела, воспарила песня. Каждая песня старика — сказание. Поведал Адаго о бедняке, который с гор на равнину приехал, чтобы купить немного хлеба для своих детей, поведал о том, как спесивые сыновья богатеев преградили ему путь. Оборвалась жизнь бедняка, но и он в долгу не остался… Начал Адаго со времен нартов[6], и забыли злоумышленники о своем деле, стали ему подпевать…

Серафима не могла больше работать. Она воткнула лопату в землю и пошла к дому. Остановилась. Стояла и смотрела рассеянно, как солнце садится за горы, и не понимала: зачем еще восходит оно? Зачем восходит, если не может согреть этот объятый холодом и страхом мир?

Нелепо было стоять на месте, но еще труднее — взяться и сделать что-то. Поколебавшись, девушка решила: «Сбегаю-ка я к Дунекка, сходим вместе в дом к умершему. Станем у изголовья Адаго и наплачемся вдоволь?.

Выйдя из ворот, Серафима встретила Маро.

— Девочка, дорогая моя, ты мне нужна.

Маро мало кого звала по имени.

— Тесно стало в этом мире, — сказала она. — Даже покойника не проводишь в последний путь, как положено. С околицы нас вернули… Черный ворон, принесший смерть Адаго, ушел невредимым, будь он проклят! — Маро присела на камень, лежавший у ворот, сунула длинную руку за пазуху черного платья, стиранного много раз и вылинявшего, и улыбнулась просительно. — Только я подумала зайти на почту, как встретила почтальона…

— Зайди в дом, Маро, — сказала Серафима.

— Не хочется мне в дом заходить…

— Тогда я вынесу стул.

— На стульях будем сидеть после воины.

Маро не умела говорить мягко. После ее слова нелегко было произнести что-то, ответить по достоинству. С хмурым взглядом выходила она из дома, и люди привыкли видеть эту суровость, потому что всю жизнь ее сопровождали горе и невзгоды. Маро стала такой, наверное, в тот день, когда ее похитили. Муж ее был старшим сыном в семье. Трусоватый, осторожный домосед. Давно миновала пора, когда ему положено было жениться, а он сидел себе спокойно и знать ничего не хотел. Обычай не позволял младшим братьям жениться раньше старшего, и нужно было что-то предпринять… Однажды мать его гостила в селе Маро, увидела девушку, и та ей приглянулась. Послали сватов, но отец Маро отправил их обратно. Тогда неугомонная мать позвала сыновей и сказала: «Пусть материнское молоко превратится для вас в яд, если вы не похитите эту девушку, потому что другая невестка мне не нужна»… Похитители взяли с собой мешок с мясом. На окраине села, в котором жила Маро, сняли колеса с арбы и понесли кузов на руках. Бесшумно внесли арбу во двор Маро. Собакам кусок за куском побросали мясо. Подперли кольями дверь той комнаты, в которой спал отец Маро. Схватили девушку, завернули в бурку и унесли… За похитителями погнались на бричке, но в перестрелке была ранена лошадь, и преследователи отстали…

Серафима знала мужа Маро. И телосложения он был нормального, и на здоровье не жаловался, но чего-то не хватало ему — какой-то жилы…

Работал он на ферме, пас телят. Этим от века занимались подростки, и заведующий как-то предложил: «Хочешь, сторожем тебя назначим?» Услышав это, муж Маро вскочил, перепуганный: «Ей-богу, не обманешь ты меня, не обманешь»…

Однажды мужу Маро поручили пасти дойных коров. Выгнал он их на луг, за реку, а к обеду река возьми да и выйди из берегов. Муж Маро поднял тревогу, закричал, замахал руками, стал звать на помощь. На ферме никого из мужчин в это время не было, и к реке побежали доярки.

— Пришел мой конец, Госка! — вопил с того берега незадачливый пастух. — Спасайте меня, спасайте коров, иначе вода нас утащит!..

Все женщины были моложе Госка, стеснялись войти в воду — оголить при мужчине ноги. Госка перешла речку в платье. Завернула она коров, те нехотя вступили в бурную воду и двинулись вброд. Течение было таким сильным, что коровы едва не падали с ног.

— Ой, утонут они! — причитал муж Маро. — Ой, утонут!..

Когда стадо переправилось, Госка отвернулась в сторону, подождала, пока пастух разденется, потом протянула ему руку. Так и вошли они в воду — Госка впереди, муж Маро — следом за ней. На том берегу доярки со смеху валились на землю. А муж Маро бормотал:

— Прости меня, Госка… Ради бога, прости меня, если можешь…

Когда дошли до стремнины, Госка едва удерживала его руку в своей — так сильно он дрожал.

— Не отпускай меня, Госка! — умолял он. — Не бросай, прошу тебя! Не дай мне пропасть!..

Когда выбрались на берег, пастух снова запричитал:

— Ой, конец мне, конец… Брюки мои там остались!

— Пусть за ними кто-нибудь другой сходит, — отмахнулась Госка.

— Ради бога, принеси мои брюки! Принеси…