Теория противоположностей - [78]

Усевшись, я полакомилась «Гейторадом»[30], батончиком мюсли и бананами; подставив щеки солнцу, я на минуту ощутила, что я собой вполне довольна. Я думала о Никки – думала, что у него все здорово и он наверняка уже добрался до лагеря, – и чувствовала себя лучшей в мире тетей, заменяющей мать. Разве я не крута? Взяла с собой племянника на шоу «Рискни»! Да я просто невероятно крута! Я стану лучшей мамой во всей мировой истории.

Когда в горах садится солнце, температура снижается невероятно быстро. Вы вряд ли об этом знаете, если вы всю жизнь провели в городе, и весь ваш опыт, связанный с горами, заключается в недавней вылазке на Рейнир, семейном путешествии в Альпы, во время которого вы заблудились, и нескольких переходах по ссылкам с названием «Девушки, которые идут в горы» на странице «Фейсбука» Циллы Цукерберг.

Оглядываясь назад, скажу, что вела себя слишком самонадеянно. Я слишком долго просидела на привале. Светило солнышко, мне было хорошо, а как вы, дорогие читатели, уже хорошо знаете, мне, Уилле Чендлер, не особенно часто бывает хорошо, и я слишком долго наслаждалась «Гейторадом» (энергетические напитки «Гейторад» – спонсор шоу «Рискни»), не думая о времени (все равно нам не разрешалось брать с собой часы) и вообще ни о чем не думая.

Я здесь! Я на шоу «Рискни»! У меня есть сила духа!

Я пила «Гейторад», словно шампанское, и мечтала, как расскажу отцу о своих приключениях. Я забралась на гору; Альпы не напугали меня до конца дней! И, хотя я старалась думать об отце как можно меньше, все-таки не могла удержаться от мыслей о нем. По правде говоря, всем нам предстоит еще долго работать над собой, поэтому, признаюсь, – сидя на камне, я думала: выкуси, папочка! Тут тебе не сраные Альпы! Но потом пришла другая мысль: надеюсь, он меня простит; и долгое время размышляла над тем, почему всегда надеялась на его прощение и почему мне все еще важно, простит он меня или нет.

Потом я думала о судьбе, и о жизни, и о том, что, если бы Ванесса не заставила меня впервые пойти на риск – тогда, в июне, – я сидела бы сейчас дома с Шоном, а не здесь, в горах, и не ощущала бы вкус свободы на языке, ее пульсацию в венах. А потом вспомнила порвавшийся презерватив и поняла – от судьбы тоже много чего зависит. Но не все, как утверждает мой отец.

К тому времени, когда я наконец поднялась с насиженного места, солнце скрылось за верхушками соседних гор. Сверившись с картой, я увидела на пути развилку. Я повернулась к Рику, чтобы спросить совета, но он собирал вещи, намереваясь вернуться туда, откуда пришел.

– Ты меня тут одну оставишь?

– Повсюду натыканы камеры. Ты под присмотром.

– Вот как ты заговорил?

– Следую протоколу. Я должен пробыть здесь до заката. Увидимся утром!

– Ну ты и засранец, Рик!

– Работа у меня такая. Предпочел бы снимать фильмы Спилберга, если тебе от этого легче.

Сказав это, он ушел, и я осталась уже совсем одна.

Одна. У дорожной развилки. Два пути. Один выбор. Символ, понятный даже мне.

Я смотрела на карту, пока солнце окончательно не опустилось за горизонт. Какой путь выбрать? Я понятия не имела, что ждет слева, что справа. Вот когда философия отца успокоила бы меня: не важно, каким будет мой выбор, потому что обе дороги, по всей видимости, приведут меня к Никки, к жилью, пище и теплому душу. А может быть, и нет. Но тогда выбор был важен. Свернуть влево или вправо, свернуть верно или неверно, Шон или Тео, прежняя жизнь или новая? Если мы всегда выбираем путь наименьшего сопротивления, если мы поддаемся бездействию, если мы никогда не хотим брать ответственность за свой выбор, – как мы можем ощутить триумф победы или чувство вины из-за поражения?

И все же я не могла сделать выбор. Я смотрела и смотрела на карту, по большому счету ничего не видя, а потом подняла глаза и поняла, что стемнело. Тьма по обе стороны развилки.

Гора, окутанная тьмой, – совсем, совсем не то, что гора в лучах дневного света. У вас нет восприятия глубины, нет ориентации, нет видения предметов, на которые вы можете наступить и в которые можете провалиться. Жилка на моей шее забилась, и я изо всех сил старалась дышать, как учил меня Олли. Я вспомнила про налобный фонарь, включила его и инстинктивно полезла было за телефоном, чтобы экран лучше освещал мой путь. Но, конечно же, телефон у меня забрали, как и все остальное.

Налобный фонарь был паршивый и в лучшем случае освещал дорогу на шаг вперед. Пройдя шага три, я попала ногой в норку суслика и подвернула лодыжку. Звук был таким громким, что отдался эхом в каньоне.

– …твою мать! (Первое слово, которое пришлось запикать; на протяжении серии вы услышали еще много. Простите.)

Я села на землю, чтобы осмотреть травму; связки уже тянуло от боли. Вынув из аптечки эластичный бинт, я замотала ногу как могла, в почти полной темноте, в горах, без помощи медсестры, и поковыляла вправо, но поняла, что так и не решила, куда хочу свернуть – вправо или влево. Или вниз. Я подумала – ведь можно пойти вниз. Мне не впервой спускаться с горы. Я ухожу!!! – кричала я лишь несколько месяцев назад… Но, прежде чем я окончательно приняла решение, что-то в кустах зашуршало, и я отчетливо услышала лай. Вой. Визг. Потом кусты затрещали, листья зашелестели, и раздалось: хрусть-хрусть-хрусть.