Теория падений (Записки зонального менеджера) - [29]

Другая семья: мать, ребенок и муж, с поникшей головой, подпись: “А у нас СПИД”.

На детской площадке орали, потом замолкали и взрывались диким, искусственным хохотом алкаши, отоспавшиеся за день.

Смотрел ночные передачи “Дом-2” и вдруг заметил, как поменялись за это время прежние герои, это стали циничные люди, озабоченные лишь пиаром собственного имиджа. В их глазах видна была усталость, электрическая пыль телевизионных экранов и скрытая горесть.

Снова заорали на площадке. А потом засмеялись фальшивым и потому особенно громким смехом. Трясущимися руками Радик натянул треники и выскочил на улицу. Начал разминаться и осматриваться под светом фонаря. Они увидели его, притихли и снова заржали.

— Ребят, че гогочем? Люди спят!

— О-о, это же Гадик! — встал и пьяно осклабился Маманя. — Гадик, а подогрей-ка нас, ведь мы одноклассники точка ру!

— А-а, это ты, Маманя, я щас, — Радик легко потрусил к нему и, будто бы споткнувшись, с разбегу ткнул его в лицо головой. От дикой ярости, переполнявшей и рвущей мышцы, Радик кувыркнулся в воздухе, схватил урну и опустил на голову Мамани, еще раз и еще, пока не оторвалась жестяная ручка. Двое других оторопело следили за происходящим. Радик сел в песок и, чувствуя себя героем сериала, спокойно сказал: “Не надо нарушать тишину!”

Вернулся. Принял душ. Долго и бессмысленно смотрел “Евроньюс”. Было тихо. Пошел, прилег. Спящая Лорка повернулась к нему и по-братски закинула руку на шею.

К пяти утра внизу заорали татары, что-то грохнуло. Радик завидовал их счастью и со слезами на глазах слушал музыку драки. Эти люди были чище и честнее Радика. Так они будут орать, когда уже вовсе не будет никакого Радика и, наверное, Лорки.

Радик тихо снял с себя Лоркину руку и встал. Задумчиво смотрел на мягкое порно по телевизору, а мысли были далеко-далеко. Потом рассмотрел, что творится на экране, и засмеялся, и застонал.

Уловив невидимый луч, засияла светоотражающая полоса на курточке Германа. Вдруг проступили углы домов. Порозовел столб дыма в небе. Запели мелкие птицы. Когда каркала ворона, они испуганно замолкали. Где-то фыркнула машина. В квартире татар хлопнула дверь. Сонный Юрка, больной ДЦП, тяжело ковылял вслед за матерью. Отец выгнал. Радик смотрел им вслед с укором и болью. Юрка передвигался, подволакивая полусогнутые ноги, и всегда на цыпочках, как оперный сатир. Во дворе он почти не играл, жестокосердным детям нравилось его обижать, ведь это так легко — толкаешь в грудь, и он смешно пятится на цыпочках, взмахивает руками и валится, а потом вскакивает, разъяренно бросается на врага и снова валится, лежит, бьет кулаком землю и кричит: “Сука! Ты сука!”

— Маленькие, а уже твари, — вслух подумал Радик и вдруг вспомнил святую Матрону, так и вспыхнули перед глазами ее белый платок и зажмурившееся лицо.

В семь он вышел из дома. В половине девятого купил красные розы на выходе из станции “Марксистская” и около десяти вошел во двор Покровского Ставропигиального женского монастыря. Он шел и обращался к Матроне, как единственной свидетельнице его ненужной и страшной связи со Славой, подсознательно виня ее, как знакомую Славы, как его покровительницу. “Матушка Матрона, исцелите мою жену, мою Лорку, упасите моих детей — Германа и еще не родившегося. Матушка Матрона, заклинаю, умоляю, не хочу, не хочу, чтобы Лорка болела, как и я… Матушка Матрона”.

В храме полумрак, блуждают, колеблются блики и тени по низкому сводчатому потолку. Много притихших и покорных людей в очереди к мощам. Изможденные горем и болезнями лица. Молодой человек приподнимает подбородок, тянет над толпой бледное лицо. Треск свечи иногда. Радик стоял в отдалении, рядом с большой темной иконой, до него доносились молитва священника и девичьи голоса, и он проговаривал вслед за ними: “О блаженная мати Матроно, душею на небеси пред Престолом Божиим предстоящи, телом же на земли почивающи, и данною ти свыше благодатию различные чудеса источающи. Призри ныне милостивным твоим оком на ны, грешныя, в скорбех, болезнех и греховных искушениях дни свои иждивающия, утеши ны, отчаянныя, исцели недуги наши лютыя…”

— Боже, спаси меня! — вдруг заорал он на весь храм и рухнул на колени. — Боже, услышь меня! Боже, помоги…

Охранник под руку, крепко и уважительно вывел его из храма.

— Извините, извините, — бормотал Радик.

— Бесы! Бесы! Это бесы приплюснули его, — слышал Радик чьи-то голоса.

Очнулся за воротами. Было тепло, а его трясло от холода. Ему казалось, что сейчас зима, что-то белое перед глазами, шелестели белые листья. В руке так и остались розы.

— Ну вот, началось, — с тревогой глядя на него, сказала Лена-кассир, когда Радик вернулся с перекура. — Вера приехала злая, искала тебя. Та старуха, видать, кипеж подняла. До Куснировича дошло!

— Лена, — Радик легонько сжал ее плечо. — Всякий раз хочу сказать тебе и забываю, ты такая мягкая, женственная такая, когда же ты создашь семью, а то прямо так и тянет приласкать тебя, приголубить.

— Приласкай, — сказала она, потупив глаза и совершая по кассовому столу ненужные пассы руками. — Можно и приголубить, я не против в общем-то.