Теория литературы. Проблемы и результаты - [14]

, то есть у «меня» – настоящая истина, а у «него» – идеология. В сходном, но диалектически углубленном смысле это понятие было определено Карлом Марксом («Немецкая идеология», 1845) – как ложное сознание, обусловленное реальными интересами социальной группы. Для людей этой группы усомниться в своей идеологии значило бы признать неоправданность своего социального существования (например, власти, богатства). Поэтому в идеологию можно и даже нужно искренне верить, это одновременно и «истина», и «ложное сознание».

Здесь точка соприкосновения и конфликта между идеологией и теорией литературы. Идеология – грозная соперница науки о литературе и одновременно один из ее объектов. Теоретики, занимаясь интерпретацией текстов, подобно всем людям испытывают давление бытующих в обществе идеологических представлений, а потому и сама их теория может стать предметом идеологической критики. Некоторые теоретики вообще подчеркивают не столько конструктивные, позитивные задачи своей науки, сколько ее критическую, негативную функцию. Антуан Компаньон пишет, что по отношению к литературе и к массовым представлениям о ней современная теория является не учителем, не слугой, даже не нейтральным соседом, но «неугомонным оппонентом»[34]. Подобно филологии в ее героическую эпоху XIX века, современная теория – это этически и социально необходимое предприятие, но теперь она не столько закладывает, сколько расшатывает, релятивизирует основы традиции; ею обеспечивается то оппонирование, которое требуется литературе и культуре для плодотворного развития. В отличие от поэтики, она «иронична», то есть не просто нейтрально описывает, но и полемически деконструирует, «развинчивает» литературные структуры, разлагает их на элементы и показывает их относительный, социальный, идеологически односторонний характер.

В конечном счете правильно будет рассматривать теорию литературы (по крайней мере в ее новейшей радикальной версии) не как статичную, раз и навсегда определенную клетку во вневременной таблице, в классификационной схеме наук или дискурсов о литературе, а скорее как уникальное историческое движение, возникшее в XX веке и достигшее своего высшего подъема в 1960–1970-е годы, в эпоху расцвета европейского структурализма. Ее судьба драматична: к ней недоверчиво относятся многие институты и традиции академической науки – что и естественно, так как она занимается критикой выражаемых ими идеологических предрассудков, – но она и внутри себя ощущает неустойчивость собственного статуса, все время готова выйти из строго научной сферы в общественно-политическую или же обратно в литературную. Не случайно ряд знаменитых теоретиков литературы одновременно были или в дальнейшем стали видными писателями: Виктор Шкловский, Юрий Тынянов, Ролан Барт. По выражению последнего, теория закономерно развивается по пути «от науки к литературе»[35].

Возвращаясь к проблеме картографирования дискурсов о литературе, приходится признать, что в их классификацию неизбежно вторгается фактор истории, временного развития, причем самые содержательные, самые плодотворные моменты этого развития – именно те, когда статичная классификация реорганизуется, приходит в движение. Ее элементы находятся не в нейтральном отношении системного подчинения, они конфликтуют между собой, подготавливая историческую трансформацию всей системы. Дисциплинарная карта дискурсов о литературе – это карта, развивающаяся во времени, и изображенные на ней границы изменчивы, постоянно пересматриваются под действием как необходимо-концептуальных, так и случайно-исторических факторов.

Глава 2 Литература

§ 6. Проблема литературности

Слово литература часто понимают как множество текстов – произведений, книг, не обязательно художественных (ср. названия отделов в библиотеке или магазине: «Русская классическая литература», «Медицинская литература»). Как выделить из них собственно художественную литературу?

Джонатан Каллер приводит мысль другого теоретика, Джона Эллиса, который сравнивал термин «литература» с термином «сорняк»: это слово не имеет точно определенного референта, при различном устройстве сада или поля одни и те же растения оказываются то «сорняками», то законными обитателями; так не существует и мусора, а бывают только вещи, лежащие не на своем месте. Марсель Детьен отмечал сходный смысл негативно-остаточной категории, который имело слово «миф» в Древней Греции[36]. Но не только негативные понятия так двусмысленны, позитивно оцениваемое понятие художественной литературы тоже не обладает точным референтом. «Вероятно, литература подобна сорняку»[37]; в это понятие могут включаться или исключаться из него самые неожиданные факты.

Любому русскому читателю приходилось слышать высказывания типа «Евтушенко – это не поэзия», «ну разве Пригов – это поэзия?». В таких случаях говорящий не хочет сказать, что данные стихотворцы писали тексты, которые по каким-то внешним, четко опознаваемым признакам не подходят под понятие поэзии (литературы); имеется в виду, что у них отсутствует некое глубинное поэтическое начало; а раз так, то любая литературная продукция находится под угрозой дисквалификации, потому что за нею могут не признать этого неопределимого творческого элемента. Так нередко и происходит, причем дисквалификации подвергаются даже знаменитые классики – их время от времени предлагают «бросить с парохода современности»