Теория красоты - [21]

Так говорил Ньютон, и так, я думаю, говорят все, чей гений проявился в сфере положительных наук. Гений в сфере искусства по необходимости должен более сознавать свою силу; но во всех проявлениях отличительная черта его – непрерывный, постоянный, верно направленный, счастливый и неизменный труд; труд накопления и дисциплинирования своих сил, и гигантская, недостижимая способность их приложения. Следовательно, буквально ни одному человеку не должно быть никакого дела до того, гений он или нет; кто бы он ни был, он должен работать, но работать спокойно и мирно; в результате такой работы, естественно и без усилия, он произведет то, что Богом назначено ему произвести, произведет лучшие свои вещи. Никакие муки и сердечные терзания не дадут ему способности создать что-нибудь лучшее. Если он великий человек, он создаст великие вещи; если человек маленький – вещи маленькие, но пока он будет работать спокойно, все, что он сделает, будет хорошо и верно; а все, что он сделает в тревоге и честолюбие, будет фальшиво, бессодержательно и никуда не годно.

ВДОХНОВЕНИЕ. – На каком основании можно предполагать, что искусство было когда-либо откровением или вестью свыше? Заключается ли в произведениях великих мастеров какое-нибудь внутреннее свидетельство сверхъестественного руководства и повеления?

Правда, ответ на столь таинственный вопрос не может основываться на одном внутреннем свидетельстве, но все же нам полезно будет узнать, что дается одним этим внутренним свидетельством. Чем беспристрастнее вы рассмотрите явления воображения, тем яснее увидите в них результат деятельности общечеловеческого, животного, но тем не менее божественного духа, частица которого живет в каждом существе, измеряясь положением его в мироздании; тем яснее увидите, что все хорошее, что может сделать человек, делается с помощью Бога, но по твердому и неизменяющемуся закону.

Сила духовной жизни может быть увеличена или уменьшена нашим поведением; она изменяется от времени, как и физическая сила; иногда мы можем вызвать ее своею волей, она может быть понижена влиянием греха или горя; но это сила всегда равно человеческая и равно божественная. Мы люди, а не звери потому, что особая форма ее никогда не покидает нас; большим или меньшим обладанием ею обусловливается наше человеческое достоинство, но никогда она не дается нам настолько, чтобы сделать нас более чем людьми.

Заметьте, я не ручаюсь за точность этого вывода; мне кажется только, что к нему должен клониться всякий, кто беспристрастно рассмотрит данные действительности; но в течение наших занятий я докажу вам с полной достоверностью, что те художественные произведения, которые до сих пор считались результатом особого вдохновения, обязаны своим существованием долгому, разумно направленному труду и влиянию таких чувств, которые общи всему человечеству. Следует заметить при том, что чувства эти и способности, в различных степенях общие всем людям, разделяются на три главные категории: во-первых – инстинкты строения и мелодии, общие у нас с низшими животными и также врожденные человеку, как пчеле или соловью; во-вторых – способность иметь видения, грезить во сне и наяву в сознательном экстазе или произвольным усилием воображения, и наконец, способность разумного вывода и собирания, как законов, так и форм красоты.

Способность иметь видения, тесно связанная с глубочайшей основой духа, большинством мыслителей считается специальным проводником божественного откровения; несомненно, что большая часть произведений чисто дидактического искусства была лишь передачей посредством слов или линий действительного видения, которое явилось независимо от воли человека в данную минуту, но отразилось в духовном взоре, просветленном прошлой, праведной жизнью. Несомненно, однако, и то, что видения эти, и наиболее определенные из них, всегда – я положительно утверждаю это – всегда являются признаком какого-нибудь духовного ограничения или ненормальности; и что те люди, которые наиболее понимают их цену, преувеличивают ее, выбирают то, что кажется им годным, и называют это «вдохновенным», и отбрасывают то, что им кажется лишним, хотя оно с одинаковой очевидностью явилось прозорливцу.

По всем вероятиям, во всей области искусства нет произведения более широко дидактического, чем гравюра Альбрехта Дюрера, известная под названием «Рыцарь и Смерть». Но это одно из целого ряда произведений, передающих столь же отчетливые видения. Некоторые из них, как, например, «Святой Губерт», интересны только по способу изображения, другие непонятны или уродливы, или совершенно лишены всякого значения. Таким образом, если внимательно рассмотреть способность иметь видения, которой обладал великий Дюрер, мы увидим, что способность эта – болезненная, что она чаще унижала его искусство, чем возвышала его, и заставляла тратить большую часть энергии на изображение сюжетов бессодержательных, из которых только два, в течение всей его жизни, имели высокую дидактическую цену, да и те, в сущности, могут внушить лишь довольно безотрадное мужество. Каково бы ни было их достоинство, они более похожи на сокровища, добытые ценою больших страданий, чем на непосредственный дар Божий.