Теория дрона - [43]

Они следуют за ними в их повседневных делах, иногда вырабатывая странное чувство близости: «вы видите, как они просыпаются по утрам, идут на работу, ложатся спать» ²⁹³; «я вижу матерей вместе с их детьми, отцов с детьми, отцов с матерями, вижу детей, играющих в футбол»²⁹⁴.

Видеонаблюдение позволяет им увидеть последствия атак.

В этом существенная разница с опытом обычных пилотов: «Когда вы проноситесь на скорости восемьсот-девятьсот километров в час, сбрасываете двухсоткилограммовую бомбу и тут же улетаете, вы не видите, что именно там происходит… но, когда Predator запускает свою ракету, вы следуете за ней вплоть до поражения, и это, скажу я вам, производит впечатление, потому что происходит у вас на глазах. И да, это – личное. Ведь оно потом долго не выходит у вас из головы»²⁹⁵. Это специфическое сочетание физической дистанции²⁹⁶ и визуальной близости обманывает классический закон дистанции: большая дальнобойность не делает насилие более абстрактным или обезличенным, наоборот, более «графическим» и личным.

Однако эти факты могут быть уравновешены другими и вписываться в техническую структуру диспозитива. Если операторы видят, что делают, то перцептивная близость все же остается частичной. Она пропускается через фильтр в виде интерфейса. Помимо того что вся гамма чувств ограничена визуальным измерением²⁹⁷, разрешения, которого хватает для обозначения мишени, все же недостаточно, чтобы различать лица²⁹⁸.

Это весьма ограниченное видение. Операторы различают лишь крохотные безликие аватары. Бывший офицер ЦРУ рассказывает: «После взрыва вы можете видеть эти разбегающиеся во все стороны фигурки, но, как только дым рассеивается, остаются лишь развалины и обугленные остовы»²⁹⁹. Феномен фигуративной редукции человеческих мишеней способствует тому, что убивать людей становится проще: «На вашем экране нет живой плоти, только координаты»³⁰⁰. Вас не забрызгивает кровь противника. Это отсутствие пятен в физическом смысле вполне соответствует тому, что совесть также остается незапятнанной.

Еще один важный момент. Оператор видит, сам не попадая в поле зрения. Или, как предположил Мильграм: «Возможно, намного проще вредить человеку, когда он не способен наблюдать за нашими действиями, чем когда он может это делать» ³⁰¹. Тот факт, что убийца и его жертва не находятся во «взаимном перцептивном поле», упрощает управление насилием. Это избавляет актора от смущения или чувства стыда, которое может возникнуть, если его действия кто-то увидит. Гроссман добавляет: «Цена, которую приходится платить большинству человекоубийц, если они действуют с близкого расстояния, – воспоминание об этом “ужасном лице, искаженном болью и ненавистью, да еще какой ненавистью”, – эту цену нам не придется платить, если мы всего лишь не будем смотреть в лицо своей жертве»³⁰². Именно этого позволяет добиться дрон. Он показывает его лишь для того, чтобы иметь возможность прицелиться, но этого совершенно недостаточно, чтобы по-настоящему разглядеть лицо. Но, что важнее всего, он защищает оператора от вида того, кто смотрит на него и понимает, что он делает.

Этот незначительный психологический дискомфорт способствует тому, что Мильграм называет разрывом «феноменологического единства действия». Я нажимаю здесь на кнопку, а где-то там, в зареве взрыва исчезает силуэт: «Существует физическое и пространственное разделение между действием и его последствиями. Субъект нажимает рычаг в одной комнате, а крики слышны в другой. Два события связаны, однако отсутствует убедительное феноменологическое единство. Собственная структура означающего акта распадается по причине разнесенности в пространстве»³⁰³. Разбивка акта между двумя удаленными точками, как между стрелками гигантского компаса, раскалывая единство его восприятия, подрывает его непосредственный феноменологический смысл. Чтобы помыслить акт в его единстве, субъект должен быть в состоянии объединить две стороны расколотого феномена. Как пишет один пилот о своем первом ударе: «Мне потребовалось некоторое время, чтобы в конце концов привыкнуть к реальности того, что происходит где-то далеко, чтобы “реальное” стало по-настоящему реальным» ³⁰⁴. Чтобы удар, который обладает для нас реальностью на рациональном уровне, проявил свою реальность в качестве унитарного акта, требуется определенное время и работа по реализации. Единство действия не дано, чтобы проявиться, оно должно стать объектом интеллектуальной работы по реунификации, рефлексивного синтеза. Вместе с этой неустранимой сложностью, возникающей из-за того, что только одна сторона этого гемиплегического акта доступна проживающему его сознанию оператора.

Именно особенности перцептивной фильтрации, фигуративной редукции противника, невзаимность перцептивных полей, нарушение феноменологического единства акта являются теми факторами, которые в сочетании создают мощный эффект «моральных амортизаторов» ³⁰⁵. Взамен оптической близости этот диспозитив дает операторам действенные средства дистанцирования.

Но у подобной формы опыта есть еще одна существенная черта: она осуществляет военное насилие, находясь в мирной зоне.