Теория дрона - [39]

. Несмотря на броский заголовок, в статье не приводилось никаких фактов, позволяющих обосновать этот тезис. Напротив, журналист ссылался на различные интервью с операторами дронов, в которых «никто из них не сообщал о каких-то специфических расстройствах, связанных с их миссиями»²⁶².

Мы обнаруживаем похожий прием: эффект, производимый заголовком, за которым следует весьма расплывчатое опровержение в большинстве появившихся в прессе статей по вопросу.

В ответ на эти броские заголовки солдаты американской армии не стеснялись выражать свое презрение на военных форумах: «Что за сборище долбаных нытиков?.. Увольте их и найдите тех, кто может справляться со стрессом, сидя целый день в климатизированном фургоне и возвращаясь каждый вечер домой»²⁶³. Или, в том же духе: «Мне вообще параллельна эта кучка задротов-программистов, которые выносят нам мозг про “трудности боевой службы” или “синдром посттравматического стресса”… да они вообще ни разу не были на передовой и в них ни разу не стреляли. Это оскорбление для тех, кто действительно идет в бой, когда в тебя действительно стреляют, вот им действительно приходится иметь дело с психологическими последствиями войны» ²⁶⁴.

Не без гордости подчеркивая свое отличие от тех, кого они считают сборищем доходяг, эти выразители мнения «классических» военных косвенным образом указывают на то, какую роль в дискуссии играла эта популярная в прессе тема. Акцент на предполагаемом травматизме операторов позволял одновременно приравнять за счет их общей психологической уязвимости (бойцы страдают от боевого стресса, как и операторы, поэтому они такие же бойцы, как и все остальные) и очеловечить их как акторов вооруженного насилия (несмотря на технологичность их вооружения, это не хладнокровные убийцы).

Если сделать акцент на психологических страданиях операторов, то это позволит ослабить аргумент о «ментальности Play Station», в соответствии с которым диспозитив убийства на экране способствует виртуализации осознания человекоубийства. Какое-то время назад, когда дроны еще не были постоянным предметом дискуссий в американской прессе, пилоты могли более-менее откровенно отвечать на заданные им вопросы. Что означает для вас убийство на экране?

Из прекрасного, если коротко:

О, это настоящий кайф для игрока! ²⁶⁵

Это как играть в «Цивилизацию», когда вы командуете юнитами и подразделениями в бою ²⁶⁶.

Это как видеоигра. Она может стать немного кровавой, но, черт побери, как же круто!²⁶⁷

После подобных провалов в области связей с общественностью пресс-атташе пришлось скорректировать их стрельбу и проинструктировать своих подчиненных, потому что мы больше не находим подобных заявлений в интервью. Напротив, когда в 2012 году репортер The New York Times посетил базу дронов, он отметил: «Пилоты много раз говорили мне, как бы оправдываясь: “Мы здесь не в видеоигры играем”»²⁶⁸.

Вот как Airforce technology^[22], новостной сайт, посвященный оборонной индустрии, осмысляет этот дискурсивный поворот: «Хотя в начале мы полагали, что операторы дронов будут абстрагироваться от своих действий куда больше, чем персонал на поле боя, сегодня мы видим нечто прямо противоположное. Некоторые аналитики настаивают на том, что операторы слишком переживают по поводу того, что они делают, испытывая более сильный стресс, чем войска, развернутые в Афганистане» ²⁶⁹. Круг замкнулся, картина перевернулась. Они совсем не переживают опыт убийства, которое становится все менее реальным, совсем напротив, операторы крайне огорчены, до такой степени, что можно всерьез задаться вопросом: не заключается ли проблема в том, что они, «пожалуй, слишком переживают» за своих жертв («almost care too much»)?

Мы понимаем, что если бы они ничего не испытывали, то это стало бы этической проблемой. Но поскольку они убивают с чувством и даже, более того, проявляя саге^[23], они могут продолжать заниматься этим с нашего одобрения. Подобная забота и щепетильность, предполагаемая эмпатия по отношению к жертвам, как это ни парадоксально, становится поводом для реабилитации убийства при помощи дронов в глазах общественности. Довод об эмпатии претерпевает те же изменения, что и приведенный выше довод о психологической уязвимости. Тогда как эмпатия по отношению к врагу в классическом виде тематизировалась как импульс для возможного сопротивления убийству, возможного предлога отказаться убивать врага, в этом дискурсе он используется, чтобы стряхнуть глянец с человечности, которая противопоставляется механизированному орудию убийства. Наблюдая за этой масштабной операцией по инструментализации этически-аффективных категорий для военных нужд, вспоминается совсем иной образ – крокодила, проливающего слезу, чтобы лучше переварить свою жертву.

Единственное, что омрачает картину, – раскрученное прессой утверждение о психологических травмах пилотов дронов никак не обосновано эмпирическими данными. Военный психолог Эрнандо Ортега недавно провел большое исследование на эту тему. Он подверг пилотов дронов психологическим тестам, чтобы установить уровень испытываемого ими стресса и определить вероятные симптомы посттравматического стресса (Posttraumatic stress disorder, PTSD). Их результаты вполне очевидны: если во многих случаях были обнаружены «синдромы расстройства сна, связанные с работой в команде», ни у одного пилота не был диагностирован PTSD: «Я думаю, у нас был один оператор бортовой аппаратуры обнаружения, у которого его в принципе можно было диагностировать, но о чем говорить, если он всего лишь один?.. Главное открытие этого исследования состояло в том, что, вопреки нашим предположениям, наблюдение за боем день за днем не является причинной особого стресса»