Теория дрона - [26]

.

С точки зрения специалистов по антиповстанческой борьбе, происходит именно опасное изменение парадигмы, которая делает уязвимой как стратегию американской армии, так и ее институциональное положение внутри этой парадигмы: дронизация различных операций на самом деле означает победу контртеррористической парадигмы над антиповстанческой.

В самом начале, объясняют они, обе парадигмы были практически синонимами, отличался лишь способ их применения. Ярлык «антитеррор» чаще всего использовался в связи с негативными коннотациями «террора» в пропагандистских целях, как риторическое средство делегитимировать враждебные повстанческие движения противника¹⁸⁹. Что и произошло в семидесятые годы в Европе, когда в ответ на действия RAF и Красных бригад антитеррор постепенно становился все более автономным, превращаясь в отдельную парадигму, порывая с ограничениями, которые накладывали на него традиционные доктрины антиповстанческой борьбы. Различия между ними весьма существенны.

Тогда как антиповстанческая борьба по определению является военно-политической, антитеррор является полицейски-секуритарным. Это принципиальное различие в ориентации проявляется в их важнейших чертах.

Прежде всего, в различном восприятии врага. Там, где первая парадигма рассматривает повстанцев как «выдвигающих принципиальные требования, назревших в определенном обществе», причину которых нужно попытаться понять, чтобы успешнее с ними сражаться, вторая, навешивая на них ярлык террористов, воспринимает их как «аберрантных индивидов», опасных личностей, если не просто сумасшедших или чистое воплощение зла на земле.

Попав в эту категорию, они воспринимаются не как политические противники, над которыми нужно одержать верх, а как преступники, которых нужно арестовать или уничтожить.

Там, где антиповстанческая стратегия стремится прежде всего «привести к краху стратегии повстанцев вместо арестов тех, кто совершил определенные действия»¹⁹⁰, антитеррор поступает с точностью до наоборот: его полицейская логика индивидуализирует проблему и ограничивает свои задачи к нейтрализации максимального числа подозреваемых в каждом конкретном случае. Там, где антиповстанческая борьба является демоцентричной, антитеррористические действия индивидоцентричны. Речь идет не о том, чтобы развести противника и население, а исключительно о том, чтобы перевести его в состояние, когда он больше не может нанести вред. Решение в каждом конкретном случае сводится к их преследованию в отрыве от любых социальных и геополитических причин, выражением которых они являются. Анализ растворяется на фоне категорий типично полицейского понимания вещей.

Морализаторский и манихейский по своему характеру, антитеррор отвергает всякий реальный анализ одновременно причин враждебности и того воздействия, который она оказывает. Дихотомия добра и зла теперь уже не просто риторический мотив, она навязывает себя в качестве аналитической категории, подменяя собой понимание сложности стратегических отношений. Там, где антиповстанческая стратегия наравне с грубой силой предлагает компромисс или определенные дипломатические шаги, давление и принуждение к согласию, антитеррор исключает всякое политическое разрешение конфликта.

«Мы не ведем переговоров с террористами» – это девиз принципиально астратегического образа мысли.

Дронизированная охота на человека является триумфальной победой, одновременно практической и доктринальной, антитеррора над антиповстанческой борьбой. В этой логике счет убитых и список охотничьих трофеев заменяет собой стратегическую оценку политических эффектов вооруженного насилия. Успех измеряется статистикой. Их оценка больше никак не связана с их реальным эффектом на практике.

Сторонники традиционной доктрины обеспокоены: они полагают, что эта смена приоритетов в средне- и долгосрочной перспективе приведет к стратегической катастрофе с точки зрения американских интересов. Разумеется, дроны могут стирать тела противников в порошок на расстоянии, но совершенно не годятся для того, чтобы «завоевывать умы и сердца». Как пишет Питер Матулич: «Использование дронов в настоящий момент для нанесения ударов по террористам в Пакистане полностью противоречит доктрине эффективной антиповстанческой войны, которую США выработали за последние десять лет… операции с использованием дронов имеют лишь ограниченную пользу, если не вообще контрпродуктивны. Дроны не способны добиваться решения демоцентричных задач антиповстанческой войны. Их использование в операциях по “подрезке” производит крайне негативное воздействие, приводя, помимо прочего, к сопутствующим потерям и милитаризации местного населения. Они не только настраивают население против нас, но и готовят почву для новых восстаний»¹⁹¹.

Свидетельство одного из лидеров «Талибана» в Пакистане, Байтуллы Мехсуда, служит иллюстрацией правдоподобности этого утверждения: «Я потратил три месяца на вербовку и с трудом нашел человек десять-пятнадцать. После единственной атаки американцев у меня было сто пятьдесят добровольцев» ¹⁹². Схема «действие – расправа», которая напоминает азы повстанческой тактики, похоже, совершенно забыта американцами. Что удивительно, с учетом того, что она черным по белому прописана в их учебниках: «Конфронтация исключительно военными средствами в большинстве случаев контрпродуктивна; она создает риск роста озлобленности населения, появления мучеников и вовлечения его в круговорот мести»