Тени восторга - [8]
Консидайн спокойно объяснил суду причину своего визита. Он возвращался домой после обеда и решил зайти к старому другу, в основном потому, что в последнее время был несколько обеспокоен… состоянием его рассудка. Покойный, как говорится, «потерял интерес к жизни», у него не осталось никаких надежд или желаний.
— Вы можете предположить, что вызвало такой упадок? — задал вопрос следователь. — Врач заявляет, что его состояние здоровья не внушало никаких опасений.
— Да, на здоровье он не жаловался, — ответил Консидайн, — но оно оказалось ни к чему. Исчезла цель его жизни. Он создал себе образ, а образ исчез. При жизни его жена была центром этого образа, драгоценности, которыми он ее украшал, дополняли его. Она умерла, детей не было и не было сил искать какую-нибудь другую женщину, которую он смог бы украшать подобным образом. Он сосредоточил вокруг этого обожаемого создания всю свою силу и благосостояние, она была его зримой мощью, его признанным имуществом. Сами по себе драгоценности, как бы ни были они великолепны, значили немного. Я также думаю, что после смерти жены к нему вернулся какой-то детский страх: он боялся, что судьба разрушит все, что он создавал на протяжении жизни.
— Вы пытались его подбодрить? — спросил следователь.
Консидайн на мгновение запнулся.
— Я пытался, — медленно сказал он, — убедить его жить за счет своей собственной силы, а не за счет того, что в лучшем случае может быть лишь ее свойствами. Я пытался убедить его подняться из глубины своей утраты, не увядать от боли, не дать опустошенности захватить все жизненное пространство. Но мне не удалось.
— Да, понимаю, — невнятно сказал следователь. — Вы предлагали ему выйти за установленные внутри себя рамки?
Консидайн опять помедлил, на этот раз дольше.
— Я думал, что ему нужно было заново найти себя, — наконец сказал он, — заново оценить свои возможности. Но, к сожалению, я не смог добиться от него этого.
— Конечно, конечно, — покивал следователь. — Я уверен, суд разделяет ваши сожаления, мистер Консидайн. У меня нет никаких сомнений, что вы сделали все, что могли, но если человек не хочет или не может сам встряхнуться, простой разговор ему не поможет. Спасибо, мистер Консидайн.
— Боже правый! — тихо сказал сэр Бернард Роджеру. — Простой разговор! Ничего себе «простой»…
Затем огласили предсмертное письмо. В нем просто сообщалось, что Саймон Розенберг берет на себя всю ответственность за самоубийство, к которому его привело полное осознание совершенной бесполезности человеческого существования.
— Мы могли бы, — предположил следователь, — отметить эту фразу, как свидетельство помрачения рассудка. — Он поворошил бумаги на столе. — К этому краткому письму приложен еще один документ, являющийся последней волей и завещанием покойного. Я предоставил возможность заранее ознакомиться с ним господам Паттону и Фотерингею, поверенным покойного, чтобы они могли составить мнение о состоянии ума завещателя. Теперь я оглашу завещание.
Начиналось оно вполне нормально, за преамбулой следовало перечисление незначительных сумм слугам, клеркам и знакомым, а затем в одном величественном условии «все остальное имущество, движимое и недвижимое, акции, драгоценности, дома, земли и все прочее от самой маленькой солонки в дальнем охотничьем домике до самого толстого тома в лондонской библиотеке — двум троюродным братьям, Иезекиилю и Неемии Розенбергам, определяемым со всей необходимой точностью как внуки Якоба Розенберга, младшего брата деда покойного.
И я делаю это, — гласил далее документ, — потому, что они следуют путем отцов наших и чтут закон Господа Бога Израиля. И хотя я не знаю, есть ли такой Бог, которому надо молиться, или такой путь, которому надо следовать, я знаю все же, что все остальное — это отчаяние. Если мое состояние пригодится их Богу, пусть возьмут его, а если нет, пусть делают с ним, что пожелают, и пусть оно сгинет». Душеприказчиками были названы Найджел Консидайн и главный раввин, в надежде, что, хоть с ними и не посоветовались, они не откажутся.
В зале суда настала продолжительная тишина. Роджер Ингрэм думал о нескольких стихах из Второзакония, вспоминал Мильтона и стихотворение Мэнгана.[6] Сэр Бернард думал о том, что хотел бы познакомиться с Неемией и Иезекиилем Розенбергами. Филипп думал о том, как странно составлено завещание. Следователь продолжал объяснять присяжным разницу между самоубийством в твердом и нетвердом уме, определенно склоняясь ко второму, упирая на слово «отчаяние». «Если употребить слово, выбранное покойным, — рассуждал следователь, — смысл которого доведен до такого ненормального состояния, как показывают письмо и завещание, это в немалой степени может служить доказательством помрачения ума мистера Розенберга». Присяжные после чисто формального обсуждения согласились, о чем их председатель и объявил довольно неуверенным голосом. Присутствующие встали и потянулись к выходу.
На крыльце сэр Бернард и Роджер задержались ненадолго и были вознаграждены зрелищем выходящего Консидайна. Он внимал круглолицему человеку, то ли мистеру Паттону, то ли мистеру Фотерингею, но заметив Роджера, оставил своего спутника и подошел к ним.
Сюжет романа построен на основе великой загадки — колоды карт Таро. Чарльз Вильямс, посвященный розенкрейцер, дает свое, неожиданное толкование загадочным образам Старших Арканов.
Это — Чарльз Уильямc. Друг Джона Рональда Руэла Толкина и Клайва Льюиса.Человек, который стал для английской школы «черной мистики» автором столь же знаковым, каким был Густав Майринк для «мистики» германской. Ужас в произведениях Уильямса — не декоративная деталь повествования, но — подлинная, истинная суть бытия людей, напрямую связанных с запредельными, таинственными Силами, таящимися за гранью нашего понимания.Это — Чарльз Уильямc. Человек, коему многое было открыто в изощренных таинствах высокого оккультизма.
Это — Чарльз Уильяме Друг Джона Рональда Руэла Толкина и Клайва Льюиса.Человек, который стал для английской школы «черной мистики» автором столь же знаковым, каким был Густав Майринк для «мистики» германской.Ужас в произведениях Уильямса — не декоративная деталь повествования, но — подлинная, истинная суть бытия людей, напрямую связанных с запредельными, таинственными Силами, таящимися за гранью нашего понимания.Это — Чарльз Уильяме Человек, коему многое было открыто в изощренных таинствах высокого оккультизма.
Это — Чарльз Уильямc. Друг Джона Рональда Руэла Толкина и Клайва Льюиса.Человек, который стал для английской школы «черной мистики» автором столь же знаковым, каким был Густав Майринк для «мистики» германской. Ужас в произведениях Уильямса — не декоративная деталь повествования, но — подлинная, истинная суть бытия людей, напрямую связанных с запредельными, таинственными Силами, таящимися за гранью нашего понимания.Это — Чарльз Уильямc. Человек, коему многое было открыто в изощренных таинствах высокого оккультизма.
Старинный холм в местечке Баттл-Хилл, что под Лондоном, становится местом тяжелой битвы людей и призраков. Здесь соперничают между собой жизнь и смерть, ненависть и вожделение. Прошлое здесь пересекается с настоящим, и мертвецы оказываются живыми, а живые — мертвыми. Здесь бродят молчаливые двойники, по ночам повторяются сны, а сквозь разрывы облаков проглядывает подслеповатая луна, освещая путь к дому с недостроенной крышей, так похожему на чью-то жизнь…Английский поэт, теолог и романист Чарльз Уолтер Стэнсби Уильямс (1886–1945), наряду с Клайвом Льюисом и Джоном P.P.
Неведомые силы пытаются изменить мир в романе «Место льва». Земная твердь становится зыбью, бабочка способна убить, птеродактиль вламывается в обычный английский дом, а Лев, Феникс, Орел и Змея снова вступают в борьбу Начал. Человек должен найти место в этой схватке архетипов и определиться, на чьей стороне он будет постигать тайники своей души.
Два английских джентльмена решили поудить рыбу вдали от городского шума и суеты. Безымянная речушка привела их далеко на запад Ирландии к руинам старинного дома, гордо возвышавшегося над бездонной пропастью. Восхищенные такой красотой беспечные любители тишины и не подозревали, что дом этот стоит на границе миров, а в развалинах его обитают демоны…Уильям Хоуп Ходжсон (1877–1918) продолжает потрясать читателей силой своего «черного воображения», оказавшего большое влияние на многих классиков жанра мистики.