Тени Рима - [7]

Но договорить что «поэтому» он не успел, потому что Джон всадил в пыльнолицего две пули, в голову и в сердце, упал с кресла и, перекатившись, ушел в тень.

И пропал.

* * *

Ходить по теням не просто.

Это очень просто.

Словно летать во сне.

Сравнение более чем точное — чтобы понять, каково это, нужно не просто смотреть особым образом, нужно еще и погрузиться в состояние между сном и явью. Мир становится очень простым: желтым, и серым, и черным. Реальные, существующие предметы теряют плотность и объем, превращаются в линии, нарисованные на акварельной бумаге. Бумага плотная — и что с того?

Пистолет оттягивал руку. Из этого оружия убивали, у него тут есть вес и масса. Тащить его тяжело, но необходимо.

«Каннибализм связан с сексуальными извращениями, вообще-то… Как это скучно, Джон…»

Впервые Джона в это (место? состояние? да, пусть будет состояние) ввел страх, и впоследствии он обнаружил, что это и впрямь самое подходящее настроение: узкая грань между настоящим, глухим, нутряным ужасом и отчаянным равнодушием.

«Куски твоего тела исчезают в чей-то жадной пасти…»

В состоянии полуяви Джон перескакивал от одной чернильной тени к другой, избегая фосфоресцирующих голубых и золотистых озер света от уличных фонарей, скользил по крышам, прижимался к углам. Избегал пыльной тени убийцы, которая тоже металась где-то, очень близко, между светлым и темным. Вопиющие провалы в квантовой теории.

«Необходимо отбросить все невозможное…»

Плеском цветного стекла осталась в стороне Испанская площадь, потом — Опера. Они петляли по Риму, время от времени проваливаясь в древние катакомбы, где, кажется, ничего не стоило увидеть тени в тогах и лавровых венках. Колизей тоже мелькнул, слишком быстро, почему-то совсем не в развалинах, только часть его построек возведена была из чернильно-черного кирпича. Затем зашуршали каменные дубы виллы Ада, пронесся караван крошечных кафе на первых этажах торговых центров…

«Это приготовил вам лучший друг?»

Сердце билось отчаянно, воздуха не хватало, но сдаваться было нельзя. Как только кончатся силы — кончится жизнь. Ты попался пауку, Джонни. Муха бьется — паутина сжимается…

Джон отчаянно несся, раскручивая водоворот черных теней, но тени выскользнули из рук, провернулись мимо и уронили его на площадку декоративной лестницы с балюстрадой в виде шахматных коней, бог знает где — может быть, в какой-то вилле, может быть, в каком-то музее, он не настолько хорошо знал Рим.

Здесь тоже светил фонарь, неприятным, желтым светом. А тень вокруг фонаря сжималась черной, живучей массой, шевелящейся и неприятной. Джон очень четко понимал, что это совсем иная темнота, не та, в которой он спрятался и получил отсрочку. Спасения из этого круга нет, и шансы на побег исчерпаны.

Пыльнолицый вытек в свет — ночь нефтяной пленкой сбежала с его локтей и плеч.

— Спасибо, мистер Уотсон, — проговорил он, кажется, совершенно искренне. — Давно я так не развлекался. Кажется, начинаю понимать, что именно младший Холмс в вас нашел.

— Забавно, что вы вспомнили о находках, — прозвучал мрачный, холодный баритон из темноты.

И тотчас на пыльнолицего прыгнуло тело, которое даже отдаленно не напоминало человеческое.

* * *

Джон попятился, выхватил пистолет. Он толком не понимал, что это ему даст, но продолжал держать под прицелом две сцепившихся твари, что бились и извивались на самой границе света и тьмы. Одна казалась серой, червивой, как те самые песчаные кобры; другая… Слишком много локтей и коленей, хотя конечностей, кажется, четыре… Какие-то длинные суставы… тошнотворные белые клешни вместо пальцев… Нет, не смотреть пристально!

Они там, черт возьми, решают, кто из них его сожрет! — подумал Джон. Вспомнил, что пыльнолицый говорил насчет «человеческого мусора», и тошнота сделалась совершенно неодолимой, вязкой. Опять запахло гнилыми фруктами, а два тела на сером камне, который мог быть, а мог и не быть мрамором, продолжали невнятно дергаться, как червяки в банке. Подергались — и затихли. На шахматную плитку лестничной площадки потекла черная кровь.

Шерлок Холмс поднялся с колен. Выпрямился.

Он уже успел взять себя в руки и выглядел почти как всегда. Лицо его как-то неуловимо, косо поехало в сторону, и Джон смог разглядеть очертание клыков — или жвал? — под тонкой светлой кожей.

Он почти показал их в тот день с испетторе Лотти. Почти.

— Ты хотел меня сожрать.

— Да, — невыразительным тоном ответил Шерлок. — Майкрофт настаивал. Но я думал, еще лет десять. Или двадцать.

Джон почувствовал, что вот-вот нервно рассмеется.

— Я лучше собаки, да?

— Собака была экспериментом.

— И что он показал?

Шерлок не ответил. Зато сказал:

— Охотник вернется. В другом теле. Скоро.

— Тебя можно убить из пистолета?

— Да. Трудно, но можно.

— У меня есть запасная обойма.

— Знаю. И ты очень хороший стрелок.

Шерлок впрыскивал ему свой яд. Вероятно, по ночам. И без этого яда Джон все равно не жилец (если пыльнолицый не соврал). Надо же.

Шерлок хотел разрезать ему живот и начать, наверное, с печени… Ну, если надо живьем. От извлечения почек следует шок, их, как и сердце, следует оставить напоследок…

Джон облизнул губы. Очень захотелось все-таки засмеяться, потом закрыть глаза и побиться головой о шахматную балюстраду — потому что… Потому что это был Шерлок, черт возьми!