Тени прошлого. Воспоминания - [40]

но спрыгивал, а когда лошадь вскакивала на ноги, он в ту же секунду снова оказывался у ней на спине и все время хлестал ее. Она как бешеная пускалась во весь карьер и по дороге снова проделывала те же штуки: бросалась на землю и т. п. Но в этой неистовой скачке животное наконец изнемогало и падало бессильно, а неутомимый человек надевал на него узду, а когда лошадь могла снова шевелиться, направлял ее домой. С этой минуты, убедившись в непобедимости человека, лошадь сдавалась, и дальнейшее обучение шло сравнительно легко, хотя, конечно, порывы протеста еще и проявлялись от времени до времени. Понятно, что, испытывая наказание за всякий бунт, лошадь должна была видеть также внимание к себе и ласку, когда вела себя хорошо.

Темрюкские грязи я сам через несколько лет увидал. На их целебные свойства то возлагали преувеличенные надежды, то разочаровывались в них совсем, и летнее открытие лечения было нечто вроде пробы, на которую и гоняли отца три года. Он не умел ни интриговать, пи заискивать, и в то время, как другие устраивались на спокойных теплых местечках, его, с самого Геленджика, бросали в хвост и в гриву где понадобится, держа для этого вечно «исправляющим должность». В 1861 году его оторвали и от Ейска, назначив опять-таки исправляющим должность главного лекаря Темрюкского военного госпиталя. Между тем в эти последние годы в Ейске назревало событие, которое особенно требовало бы присутствия отца. Володе пора была учиться, а в Ейске как раз собирались открыть гимназию. Собственно говоря, это не было открытие новой гимназии, а перевод из Екатеринодара Кубанской войсковой гимназии. Директор войсковой гимназии, Рендовский, терпеть не мог казаков и находил, что в Екатеринодаре, в самом центре казачества, невозможно порядочно поставить ни обучения, ни воспитания молодежи. Он воспользовался тем, что в Екатеринодаре помещения гимназии совершенно никуда не годились, и вступил с ейским городским управлением в такое соглашение, что если в Ейске выстроят хорошее помещение, то он добьется перевода туда гимназии из Екатеринодара до тех пор, пока войско не воздвигнет новых зданий для гимназии. Он думал, что этого никогда не будет, в чем ошибся: через несколько лет войско построило в Екатеринодаре очень хорошие помещения и взяло свою гимназию обратно. В Ейске же тогда была основана новая гимназия. Но как бы то ни было, ейское городское управление охотно ухватилось за предложение Рендовского, при осуществлении которого город получал даровую гимназию, ибо она содержалась на войсковые средства. Городу нужно было только построить дом, за что он и принялся со всей энергией.

Дом этот находился как раз за забором нашей второй квартиры» так что мы два года наблюдали, как вырастало это здание от фундамента до второго этажа. Строили его быстро и, по тогдашней мерке, на широкую ногу. Приблизительно за год до нашего отъезда в Темрюк все было готово, и гимназия перебралась из Екатеринодара в Ейск. Не знаю, насколько ейскую атмосферу можно было считать более цивилизованной, чем екатеринодарская, но, несомненно, гимназисты-казаки были довольно грубоваты. В Екатеринодаре гимназия была войсковая, и воспитанники росли в той мысли, что они предназначены быть воинами. Они обучались и стрельбе, и фехтованию, и — очень усердно — гимнастике. Казачий идеал не исключал ни гульбы, ни пьянства, ни буйства, зато воспитанники старались быть молодцами-казаками. Однажды, когда Екатеринодару угрожало нападение черкесов, гимназисты были вооружены ружьями для отбития горцев, и, хотя нападения не состоялось, воспоминание об этом приведении гимназии на военную ногу осталось живо среди воспитанников, и они с гордостью рассказывали о нем. Форма гимназистов весьма отличалась от общегимназической. Воспитанники тогда носили черные сюртуки с золотыми пуговицами и красным воротником (в мундире — золотые галуны на воротнике и рукавах). У кубанцев сюртуки были темно-синие с серебряными пуговицами. Вся Ейская гимназия сплошь и преднамеренно говорила по-малорусски, и только на уроках отвечали на русском литературном языке. Вновь поступающие из великорусов, как мой брат и его товарищ Митя Рудковский, были принуждены очень скоро выучиться по-малорусски, иначе насмешки преследовали их повсюду. А по части остроумия хохлы не уступят русским. Рудковского, например, живо прозвали Руда Кошка (Желтая Кошка). Да неприятно и то, когда постоянно тычут в глаза слово «кацап» или «москаль», тем более что в те времена казаки по большей части говорили не просто «москаль», а «треклятый москаль». Поэтому иносословные гимназисты живо научались по-малорусски. Брат Володя стал говорить даже очень хорошо.

Впрочем, Рендовский был все-таки прав. Постепенно гражданская среда и великорусская атмосфера города вытравливали у воспитанников и казачьи вкусы, и малорусскую «мову». Если казачата дразнили иносословных, пока их было мало, то с умножением воспитанников из городских семейств равновесие сил приводило к равноправности языков. Учителя, между которыми не было, кажется, ни одного казака, тоже являлись русификаторским элементом. Малорусский язык у них употреблялся только для каких-нибудь комических анекдотов. Рассказывает, например, учитель, как один балбес зубрит урок: «Кир, Кир, победыв уси народи, уси народи…» Класс хохочет, но остается все-таки впечатление, что мало-русский язык служит для употребления балбесов.