Тени прошлого. Воспоминания - [38]

Больше всего мы любили бывать на море. Азовское море в этих местах своеобразно красиво. Там, где обрыв берегов не доходит до воды, от этого крутого склона до моря тянется низкое-пренизкое обширное пространство, похожее на обнаженное дно моря. Грунт чисто песчаный, со множеством двустворчатых ракушек, иногда очень затейливых форм. Попадаются чисто черного блестящего цвета. Мы их особенно любили собирать. Это песчаное пространство почти незаметно погружается в море, тоже очень мелкое. Вообще северная часть Азовского моря очень мелка. Путь парохода, поддерживающего сообщение от устья Дона до Таганрога, обозначен просто крепкими дрючками, вбитыми в дно. В Ейской гимназии был очень высокий учитель, Бергер. Так гимназисты зубоскалили, что Бергер может дойти вброд от Ейска до Таганрога. Шутка, не очень преувеличивающая действительность. Пароход в Ейске останавливается так далеко, что едва виден с берега.

Здесь на море находились мойки шерсти. Мы их осматривали. Это были плоты со множеством прорезанных в них люков, около которых сидели женщины с кучами овечьей шерсти. Они брали ее, опускали в воду, полоскали и откладывали. На таком мелководье не было опасности, чтобы шерсть затонула, если женщина случайно выпустит ее из рук. Туг же поблизости находился рыбный завод богатого купца Грибанова, куда мы также заходили. Он изготовлял больше балыки. Заведение это немудрящее. После просола туши красной рыбы просто развешиваются на горячем солнце и провяливаются. С них все время стекают на землю словно янтарные прозрачные капли жира. Отец лечил семью Грибановых, почему купец был очень любезен и подносил ему в подарок превосходные балыки, которые мы тут же пробовали. В лавках и за большую цену не достанешь такого вкусного балыка, потому что в лавках он во всяком случае сохнет и твердеет, а тут, прямо снятый со своей подвески, он чрезвычайно нежен и мягок.

Азовское море и теперь богато превосходной рыбой, а тогда было еще обильнее. Рыбачье население промышляет и летом, и зимой, когда море замерзает. Зимний промысел даже лучше летнего, но представляет большие опасности, если буря ломает льдины и уносит их вместе с ватагами рыбаков в море. Таким образом ежегодно погибает немало народу. Один знакомый казачий офицер, Кривцов, рассказывал, какого страху натерпелся он с компанией других охотников, когда, забравшись далеко в море, они были оторваны на огромной льдине. Тщетно ходили они взад и вперед, отыскивая, нельзя ли где перебраться на твердый лед. Вместе с ними попал в это бедствие и волк, но в минуты общей опасности ни он их не боялся, ни они его не стреляли. И он и они бегали, не обращая друг на друга внимания, занятые одной и той же мыслью: отыскать какой-нибудь выход из гибели. И волк именно спас людей. Охотники заметили, что он вдруг исчез, и догадались, что, вероятно, он скорее их нашел место, где льдина уперлась в берег. Стали внимательнее расследовать и действительно увидали, что в одном месте их плавучая тюрьма уткнулась в прибрежный лед. Разумеется, они поторопились воспользоваться этим, пока льдина не оторвалась снова.

Не помню, в 1858-м или в 1859 году у нас состоялась более серьезная прогулка, целое путешествие в Керчь, к Савицким. Андрей Павлович совсем обосновался в Керчи, где занял должность старшего врача в Карантине. Поселились же они на Воронцовской улице в доме Карчевских. Наши надумали их навестить. Путь предстоял морской, на пароходе Русского общества пароходства и торговли, тогда только что начавшего свои действия. Мы екали всей семьей, то есть, значит, с большим багажом. Когда мы прибыли на берег, то пароход еле-еле виднелСя на горизонте. Это была '«Ифиге-ния». Все это огромное пространство нужно было проплыть на баркасе вместе с целой кучей других пассажиров, а багаж везли на других лодках. Мелководное море волновалось довольно сильно, и чем дальше на глубину, тем больше. Плыть нам пришлось что-то бесконечно долго, часа два, так что нас начало даже укачивать. Чтобы развлечь нас, отец)обрашал наше внимание на все окружающее: на волну, на чаек, на устройство нашего баркаса, который изнутри был обит толстым слоем пробки. Это должно было помешать ему затонуть в случае несчастья. Наконец «Ифи гения» вырисовалась перед нами ясно. Еще немного, мы подойти и стали взбираться наверх по трапам. Нас, детей, подняли на руках. До сих пор я только играл в кораблики, теперь очутился на настоящем корабле и увидел воочию и фок-мачту, и грот-мачту, и бизань, хотя на пароходах все эти части рангоута были очень слабы, за ненадобностью. Зато машина пыхтела, и свистела, и обдавала жаром все окружающее. Бесчисленные колеса виднелись в ней, и непонятные еще для меня поршни, и множество других приборов. «Ифигения» была, собственно, невелика, но в то время считалась из крупных пароходов, а каюты убраны даже роскошно. Вообще, было где глазами разбежаться и внутри, и на палубе, где неутомимая лебедка нагружала трюм. Скоро по водворении нашем «Ифигения» тронулась в путь, и я впервые увидел безбрежное море, которого, конечно, не помнил по той поездке, когда мы убегали в Мариуполь на судне Буковало.