Тени надежд - [97]

– Да не бывать этому! – воскликнул Реомифр, – у Адземилькара в Тире сто кораблей. Он перетопит яванов, как котят.

– Если тех удастся загнать в угол и вынудить принять сражение, – сказал Аристомед, – а если они станут действовать, как пираты? Финикийцы, исполняя волю государя, который год безуспешно пытаются покончить с разбойниками киликийского берега... Хоть сто кораблей, хоть двести, а эти ублюдки так и не истреблены.

– Ханаанцы любят торговать, а не воевать, – презрительно фыркнул Набарзан, – чтобы заставить купцов взяться за оружие, их надо сначала раздеть до нитки.

– Адземилькар присягнул на верность повелителю, – сказал Оксафр, – он исполнит приказ.

– Приказ можно по-разному исполнять, – хмыкнул Аристомед, – например, как Мемнон с Автофрадатом, у которых было четыреста триер, а они их все просрали. Говорят, Антигон сжег их всего пятью огненными кораблями.

Дарайавауш поморщился. Эллин не первый раз забывается. При Охе ему уже сняли бы голову.

– Следи за языком, – грозно сказал Набарзан, – или лишишься его.

Фессалиец поспешил заткнуться.

Шахиншах посмотрел на Сабака. Тот, еще недавно невозмутимый (а за пределами шатра так и вовсе надменный, напыщенный, как индюк) теперь выглядел крайне озабоченным.

– Ты ведь легко побьешь яванов и в теснинах Киликии, о величайший, – неуверенно сказал шахраб Египта, чрезвычайно обеспокоенный неожиданной угрозой.

– Всадники Бесса способны и в горах успешно сражаться и побеждать, – неожиданно сказал Реомифр.

– О, да! Бактрийцам это не в новинку, – горделиво приосанился было Бесс, но, сообразив, к чему ведет Реомифр, не стал продолжать похвальбу.

– А согдам и сакам? – спросил Набарзан, но бактрийский шахраб не обратил на его слова внимания.

– Твои бактрийцы уже сражались с яванами при Гранике... – процедил Оксафр, которому начало казаться, что он на этом совете слишком много поддакивает Бессу, сам того не желая, – напомнить, кто там победил?

– Они сражались под началом Реомифра, – спокойно парировал Бесс, – а теперь будут под моим. Ощущаешь разницу, уважаемый?

Реомифр ревниво покосился на Бесса, он уже пожалел, что польстил ему.

– Надо идти в Каппадокию, – твердил Оксафр.

– В Киликию, – перебивали его Сабак, Реомифр и Аристомед.

Бесс тоже заикнулся было про Каппадокию, но смутился и замолчал, заметив насмешливый взгляд Набарзана, беззвучно вопрошавший: "Чего ты мечешься?"

– Не забывайте о снабжении войска, – сказал молчавший до сих пор Атизий, – изначальный план предполагал создание складов в Амиде и Комане на Царской дороге.

– Склады в Амиде будут использованы, – ответил Реомифр, – как раз оттуда мы свернем на запад. Расстояние от Амиды до Аманских гор такое же, как до Команы.

– Но если мы встанем в Сохах, там уже никаких складов не будет, – возразил Оксафр.

– Недалеко побережье, – сказал Сабак, – тот же Адземилькар легко доставит продовольствие морем. Мы ни в чем не будем иметь нужды. А яваны флоту Адземилькара не воспрепятствуют.

– А если попробуют, – согласно кивнул Аристомед, – то тем хуже для них. Не придется гоняться. Я бы даже распространил слух об этом. Пусть знают и попытаются напасть.

– Верно, верно, – горячо кивал Сабак.

– Дополнительные расходы, – скривился Оксафр и посмотрел на шаха.

Шахиншах, поджав губы и нахмурившись, переводил взгляд с одного полководца на другого. Наконец, задержав взгляд на хазарапатише, он произнес:

– Скажи о втором донесении, Набарзан.

Набарзан кивнул, повернулся к военачальникам и объявил:

– Одноглазому, а я убежден, что это его рук дело, удалось взбунтовать Солы Кипрские. Безопасность Саламина, а с ним и нашего флота, под угрозой. Яваны действуют стремительно и продуманно. Я уверен, они решили укрепиться здесь, в Киликии, на Кипре. Мы мало знаем, что происходит в Ионии. Только то, что Мемнон болен, успехов у него нет, а многие острова примкнули к Одноглазому. Афины получают наше золото, но что-то не видно, чтобы они его отрабатывали. Лазутчики докладывают, будто на Пниксе даже разговоров не ведется о войне за острова, афиняне устремлены на север, возвращают отобранные Филиппом владения. Взвесив все это, я предполагаю, что Одноглазый решил не отсиживаться за стенами Анкиры, ожидая нашего подхода, а нападает сам. Он рвется на Сирийскую равнину. А там, поддержанный флотом, городами Кипра...

Набарзан споткнулся на полуслове. Все военачальники вновь посмотрели на шахиншаха. Государь молчал. Набарзану вдруг показалось, что он оглох: неведомая сила, сдавив голову железными тисками, изгнала прочь почти все звуки. Мир сжался до размеров царского шатра и шумевший на десять тысяч голосов огромный лагерь исчез без следа. Лишь всплески капель эллинской клепсидры в углу рвали мертвую тишину. Повелитель половины мира подался чуть вперед, опершись на подлокотник кресла. Густые брови почти сомкнулись. Пальцы, на каждом из которых поблескивал перстень с огромным рубином или изумрудом, погрузились в роскошную рыжую бороду, перебирая кудри.

– Собрать на завтра высший совет, – приказал шахиншах.

Придворный этикет парсов предполагал строгое исполнение огромного количества ритуалов. По большей части они были призваны явить подданным ослепительный блеск величия шахиншаха. Некоторые представители династии, Дарайавауш Великий, Хшаяршан и Ох, были деспотами, не нуждающимися в советчиках, а если и прислушивались к чужому мнению, то лишь в узком кругу придворных и родственников. При их правлении высшие советы являлись лишь формой волеизъявления государя. Они не длились долго, ибо устраивались, когда все необходимые решения уже приняты.