Тени над Латорицей - [73]

Поставив графин, Семен Гострюк поднялся со стула и, не обращая внимания ни на Бублейникова, ни на других офицеров, направился к двери. Голова его склонилась набок так, словно он был смертельно болен и только теперь понял это.

— Проводите, — приказал Коваль конвоиру, ожидавшему за дверью. — А вы, Василий Иванович, — обратился он к Вегеру, — отпустите, пожалуйста, свидетелей — они до сих пор ждут.

— Ну и фрукт! Ну и брат во Христе! Ишь какой — грех, говорит. Это он нам о грехах толкует! — Майор не мог успокоиться даже тогда, когда шаги в коридоре уже не были слышны. — Зря вы его сейчас отпустили, товарищ подполковник! Он бы мне все выложил, на блюдечке с голубой каемочкой!

Коваль едва сдержался от резкой отповеди Бублейникову. Позволил себе только сделать ему замечание:

— Не стоило кричать, Семен Андреевич, называть его на «ты».

— А что же я, по-вашему, с эдакой дрянью цацкаться должен?

— Семен Андреевич, я не хочу конфликтовать, не хочу разговаривать приказами. Это ни мне, ни вам не поможет. У нас и без того хватает хлопот. Я просто хотел бы, чтобы вы не горячились.

— Слушаюсь, товарищ подполковник, — обиженно ответил Бублейников.

— Вот и хорошо, — сказал Коваль, не обращая внимания на тон майора. — А как там поживают Длинный и Клоун?

— «Поживают»! Как бараны уперлись — и ни тпру ни ну. С места не сдвинешь. Уже их Тур и так и сяк допрашивал. И я помогал — все напрасно. Может быть, еще раз сами поговорите? — спросил Бублейников, и Коваль мог поклясться, что майор не сдержался и вложил в свой вопрос едкую иронию.

— Вот с Гострюком разберемся — и поговорим. Василий Иванович, — обратился подполковник к возвратившемуся в кабинет капитану Вегеру. — Не забудьте снять отпечатки обуви, которую носит монах, и той, которую нашли у него дома. И отпечатки пальцев — не они ли на второй рюмке?

— Уже, Дмитрий Иванович, — ответил капитан. — Все уже на экспертизе.

— Хорошо, — сказал подполковник. — Ну что ж, на сегодня, наверно, хватит. Пошли, Семен Андреевич?

Они вышли в коридор, и Коваль примирительно добавил:

— И давайте не будем ссориться, Семен Андреевич, ведь цель-то у нас одна.

Будь его воля, сказал бы сейчас майору все, что думает. Но сейчас нельзя. Впереди еще много общей работы. Хотя, впрочем, именно ради этой работы и стоило бы…

Из кабинета Романюка Коваль позвонил в Ужгород следователю Туру, уехавшему туда на совещание, и сообщил, что располагает новыми данными. Тур ответил, что вернется на следующий день.

4

Второй допрос бывшего монаха Коваль решил провести сам, пока не вернулся Тур. Даже рискуя вызвать недовольство следователя, который, хотя и оставался верен концепции: убийцы — Кравцов и Самсонов, все же изъявил желание допросить и Гострюка, потому что считал, что оперативные работники после краткого дознания обязаны передавать всех подозреваемых следствию. Кроме того, Коваль хотел избавиться и от участия в допросе майора Бублейникова, которого невозможно было удержать от выпадов, в большинстве случаев «стрелявших» мимо цели.

Не дожидаясь капитана Вегера, с утра отлучившегося в район, подполковник распорядился привести Гострюка.

За два дня бывший монах осунулся. Когда он переступил порог кабинета, Коваль почувствовал, что разговор предстоит серьезный и, возможно, начистоту: «брат Симеон» не прятал взгляда — смотрел прямо в лицо.

На что он решился? Какие показания даст?

— Садитесь.

Стульев было несколько, но монах сел на тот, что стоял поближе к столу, напротив Коваля, словно подчеркивая этим готовность к откровенному разговору. И действительно, на этот раз Гострюк не стал ждать традиционных вопросов. Он заговорил первым.

— Выходит, вдову убили? Я правильно понял?

— Да, Каталин Иллеш убили. Мало того, убиты и ее дочери — Ева и Илона. Для вас это новость?

Гострюк перекрестился и беззвучно пошевелил губами. Коваль терпеливо ждал. «Если уж сам начал, пусть сам и продолжает», — решил он.

— Как я понимаю, на меня пало подозрение. Мой внезапный приезд сюда в июне, мое прошлое… Можно я задам вам один вопрос?

Коваль кивнул.

— Когда произошло убийство? Которого числа?

Коваль не торопился с ответом. Не хочет ли Гострюк этим вопросом отвести от себя подозрение? Глупо. Впрочем, если он — убийца, то дата преступления для него не секрет, а если непричастен, то какое это имеет значение — десятого, пятнадцатого или двадцатого?

— В ночь на шестнадцатое июля, — Коваль сделал паузу. — А почему это вас интересует?

Бывший монах тоже не спешил с ответом.

— Я решил все рассказать. Одним словом, я не хочу отвечать за чужие грехи. К этому делу я, возможно, и имею отношение, но весьма и весьма косвенное.

Коваль приготовился записывать его показания.

— Но перед тем, как рассказывать, разрешите мне еще один вопрос. Очень важный.

Коваль не возражал.

— Где вы взяли этот перстень?

«Эрнст Шефер допытывался, как попал в милицию этот перстень. А теперь и Гострюк». Подполковник провел ладонью по лбу, собираясь с мыслями.

— А какое это имеет значение? — спросил он наконец.

— Очень большое. Если перстень найден в доме Катарин и если это действительно перстень Карла, значит, и Карл был там.