Тени на стене - [50]

— Товарищ капитан–лейтенант! Вы?!

Нечаев вскочил так стремительно, что портянка на его ноге размоталась.

— Я. Разве не видишь?

Они обнялись.

— Вот уж не думал…

— И я тоже.

— Вы словно с неба свалились.

— Свалились, это точно, — невесело усмехнулся Мещеряк. — Только в кювет. Пришлось машину оставить. И все–таки мы вас нашли.

— Нас?..

— А то кого же еще! Мне сказали, что разведчики… Но ты–то как среди них очутился?

— Долго рассказывать.

— А трубочку твою я сохранил, — сказал Мещеряк. — Можешь ее получить.

Он достал из кармана прокуренную трубочку. Та самая… У Нечаева заныло сердце. Трубка напомнила ему отца, дом на улице Пастера, все его довоенное прошлое с жареной кефалью, фисташковой халвой, кинокартиной «Путевка в жизнь» и шарканьем ног по Дерибасовской. Его прошлое было пронзительно освещено южным солнцем.

Но отцовская трубочка напомнила ему и другое прошлое, в котором солнце вставало в степной пыли, шли в рост румынские «шарманщики», небо рвали зенитки, а из моря поднималась одинокая скала, напоминавшая парус… Именно в этом прошлом он, Нечаев, потерял многих друзей. В нем погибли Игорек и Гришка Троян и как бы растворилась его Аннушка. А может, она жива, и Мещеряк…

Нет, на этот вопрос Мещеряк не мог ответить, и Нечаев спросил про Костю Арабаджи и других ребят, которых он оставил на даче Ковалевского.

— Живы, все живы, — ответил Мещеряк. — Я их видел совсем недавно, в Севастополе.

— И везет же людям!.. — вздохнул Нечаев.

Им было о чем поговорить. Но Нечаев понимал, что сейчас не время предаваться воспоминаниям. И расспрашивать Мещеряка тоже не следовало. Не такой он человек, чтобы появиться случайно. Тем более, что он сам искал их. Ночью, в пургу… Придет время — расскажет. А вопросы… «Много знать будешь — состаришься», — как сказал бы Костя Арабаджи.

О Косте он подумал с нежностью. Простил ли его Костя? Такой не станет держать камень за пазухой…

В свою очередь и Мещеряк повел себя так, словно ему все известно о том, что довелось испытать Нечаеву. У Мещеряка были свои слабости, но любопытством он не страдал. Еще на даче Ковалевского он узнал, что, по данным воздушной разведки, экипажи первых двух «дельфинов» успешно выполнили боевое задание, и удовольствовался этим. Подробностей проведенной операции ему не сообщили, и Мещеряк заключил из этого, что знать их ему не полагается. И это не оскорбляло его самолюбия. В той тайной войне, к которой он был причастен, существовало правило: каждый знает только то, что ему полагается знать. Обидам, любопытству и гонору в ней не было места.

— Что ж ты не познакомишь меня со своими друзьями? — спросил Мещеряк.

— Простите. До сих пор не могу придти в себя…

— А ты прийди. Пора уже. Ну, да ладно, я сам… Кто из вас младший лейтенант Солоха?

— Я за него…

— Давай знакомиться, — сказал Мещеряк, повернувшись к командиру разведчиков. — У меня к тебе разговор.

— Выйдем?..

— Зачем, можно и здесь… Меня интересует тот немец, которого вы доставили… Шредер его фамилия, обер–лейтенант. Выкладывай все как было.

— Можно… — командир провел рукой по усам.

— Только подробно, — сказал Мещеряк. — Давай, я послушаю…

Он опустился на скамью, не выпуская руки Нечаева из своей, и тому пришлось присесть рядом. Что–что, а слушать Мещеряк умел, это Нечаев помнил. Слушая, Мещеряк никогда не перебивал собеседника, не задавал ему «наводящих вопросов». Человека занесло в сторону? Не беда, сам выкарабкается на дорожку. Мещеряку важно было узнать все то, что запечатлелось у человека в памяти. Он знал, что людям свойственно заблуждаться, придавая преувеличенное значение пустякам, и не замечать того, что может оказаться главным… Им как в той пословице ничего не стоило «выплеснуть ребенка вместе с водой». Но это его мало смущало. Где «вода», а где «ребенок» — Мещеряк мог уже определить сам.

— Вот он его взял, Хакимов, — младший лейтенант кивнул на паренька, сидевшего в углу под образами. — Маленький да удаленький…

Мещеряк и тут не произнес ни слова, только кивнул. Хакимов так Хакимов.

— Аккурат на опушке, за деревней…

Легкость, с которой удалось захватить обер–лейтенанта, наводила на мысль, что он был «подсадной уткой». Уж не подсунули ли его разведчикам? Такие случаи бывали. Для того, чтобы ввести противника в заблуждение, все средства хороши. Но тогда бы у этого Шредера нашли план расположения немецких частей. Фальшивый, разумеется. На кой черт немцам вздумалось бы дать нам знать о том, что им досконально известна дислокация наших войск? Для того, чтобы заставить наше командование перегруппировать силы? В это не верилось.

Слушая младшего лейтенанта, Мещеряк чувствовал себя так, словно сам брел с разведчиками по снегу, сгибался в три погибели, полз, преодолевал проволочные заграждения, всматривался в темноту, вслушивался в шорохи леса… Могли ли немцы знать, где пройдут разведчики? Нет, не могли… Даже если они их и обнаружили. Следовательно, и Шредера они им подсунуть тоже не могли. Обер–лейтенант сам на них напоролся.

— Он вышел один. На опушке его ждала машина. Мы взяли его без шума метрах в семидесяти от нее. Местность там пересеченная, сугробы, в двух шагах ничего не видать. Поэтому ни шофер, ни часовой, стоявший возле блиндажа, ничего не заметили. Конечно, влопаться всегда можно, но упустить такой шанс… Я бы потом себе никогда не простил этого. А что, этот обер–лейтенант уже заговорил? — спросил младший лейтенант.