Тени и отзвуки времени - [97]

Хозяин выпил последнюю рюмку и, слегка пошатываясь, вышел на обочину.

— Наши идут! — раздался в темноте его сипловатый голос. — Наши… А солдат-то, солдат!.. Небось всю ночь теперь будут идти. Которую неделю все идут и идут. — Он помолчал и добавил: — Сколько я им обувки перечинил! Одна беда — все в мундирах да в шлемах вроде близнецов; где тут узнать, который — твой клиент. Ребята обходительные и за словом в карман не полезут. С ними обо всем поговорить можно: и про войну, и про политику, и про житейские дела. — Старик помолчал, потом откашлялся и продолжал: — Из них многие в названые сыновья к соседям на здешней улице записались. Вроде стали местными жителями. Это — хорошо! Здорово… Пускай теперь «тэй» с парашютами сюда только сунутся.

Кхэу боком протиснулся в узкую дверь и спустился на дорогу. Несмотря на позднее время, во многих домах горел свет. Он решил прогуляться перед сном. За освещенными окнами стрекотали швейные машинки, и казалось, перекличке их не будет конца. Снедаемый любопытством, он заглянул в три-четыре дома, притворившись, будто приценивается к шитью. Но ему везде отвечали примерно одно и то же: «Нет-нет, мы сейчас заказов не принимаем. Работы набралось чуть не на полгода вперед. Сами видите: шьем форму для ополченцев, не ходить же им нагишом!.. Да еще срочных заказов куча — командиров обшивали. Говорят, они скоро будут делегацию из-за границы принимать. Пощупайте-ка, сукно — первый сорт… Сидим за машиной, не разгибаемся день и ночь, — в глазах темно. Вы уж не обессудьте, товарищ…» Стрекот машинок оживлял не спящую среди ночи улицу. Кхэу припомнил вдруг, как в сорок пятом трещали на каждом углу швейные машинки: люди шили, подрубали, вышивали знамена и транспаранты…[174]

Еще в нескольких домах за углом горел свет, но там было тихо. В окнах виднелись силуэты людей, низко склонившихся над работой. Здесь размещались мастерские резчиков по дереву, графиков, резавших доски для эстампов и плакатов. Под лезвием инструмента в мягком упругом дереве рождались узоры, словно нарциссы, расцветающие к Лунному новому году.

На другой стороне улицы горели лампы в артели художественной вышивки. Женщины сидели рядышком на скамейках, и сновавшие в их пальцах иглы выводили на алом шелке золотые звезды.

Вернувшись в дом старика (храп его слышался еще издали), Кхэу улегся на застланную циновкой лежанку, но долго не мог заснуть. Перед глазами его теснились краски и образы переполненного событиями дня. В ушах у него долго еще звучали голоса, приглашавшие, если ему придется снова побывать в этих краях, обязательно заглянуть в харчевню «Свежесть». А за стеною по-прежнему стучали по камням кованые башмаки. Скрипели повозки, проползая через город, в котором не уцелело ни одной кирпичной стены. И Кхэу, одолеваемый бессонницей, стал прикидывать, как он, вернувшись в горы, расскажет обо всем товарищам.

Едва он забылся сном, как тотчас заголосили петухи. Закашлял старик. Потом где-то послышался низкий вибрирующий гул. Кхэу присел на лежанке и огляделся.

— Спите спокойно, — негромко сказал старик. — Француз не посмеет прыгать сюда с парашютом. Это гудят вагонетки. Рабочие повезли уголь.

Снаружи, за притворенными ставнями, все шли и шли по дороге люди, ехали кони, не ведая отдыха и сна.

Давно уже рассвело. Кхэу сидел, прихлебывая кофе из чашки, и не отрываясь глядел на шоссе. Он заметил: у прохожих, всех, без исключения, из карманов рубах и гимнастерок, из-под клапанов на кармашках вещмешков и кожаных крышек планшетов торчали блестящие колпачки автоматических ручек и карандашей.

Мимо харчевни «Свежесть» проплыли на коромыслах вереницы плетенок с бамбуковыми опилками и толченой корой аквилярии[175]. Блики утреннего солнца дрожали на белых прямоугольных плитах литографских камней, их тащили на плечах шагавшие чередою носильщики в коричневых штанах и рубахах. Кэу подумал, что все это, вместе взятое, — сырье для бумажных мастерских, литографские камни, письменные принадлежности и люди, идущие в быстром, уверенном ритме, — все это похоже на заранее поставленную динамическую композицию. Как бы ее только назвать?.. «Шаги прогресса»?.. Нет, лучше, пожалуй, «Шаги просвещенья»…

Кхэу почти не курил. Но сигаретные пачки с зажигательными названиями «Бакшон»[176], «Блокада», «Штурм», «Атака» не оставили его равнодушным. Он, не затягиваясь, выпускал изо рта клубы дыма и любовался игрой солнечных зайчиков на асфальте. «Да-а-а, — думал Кхэу про своего отставшего друга, — пожалуй, мне его не дождаться…» Он надел на плечи вещмешок, распрощался со стариками, поклонился Винь и, пошептавшись с маленьким Лаем, зашагал по дороге.

Проходя мимо просторного луга, раскинувшегося сразу за городом, Кхэу остановился, не веря своим глазам: солдаты в темных трусах и разноцветных майках гоняли по лугу звонкий кожаный мяч. По зеленой траве пролегли белые линии, размечавшие поле, в обоих концах его желтели прямоугольники бамбуковых штанг. Правда, в воротах не было сеток. Зато судья то и дело свистел в настоящий трехголосый свисток, помощник его бегал вдоль поля с белым флагом, и мяч то взмывал свечой в небо, то скользил, шурша, по траве. «Даже не верится, — думал Кхэу, — на четвертом году войны вдруг увидеть футбольный матч. Я и думать забыл о футболе, а когда-то ведь жить без него не мог. Да, жизнь берет свое. Прав был старик: скоро французу конец!..» Зрителей набежало довольно много. За неимением трибун им приходилось смотреть игру стоя; зато вход был, как говорится, «свободный»… «Эх, — пожалел Кхэу, — знай я наперед про такое дело, взял бы с собой Лая. Мальчик, поди, и мяча-то в глаза не видел».