Тени и отзвуки времени - [64]

Отрок удалился, и вскоре со смиренным поклоном вошел юноша лет семнадцати в широкой и длиннополой темной одежде, ноги его были в пыли и ссадинах, в руках он держал поднос:

— Пресветлый, мой родитель прислал вам в подарок первый весенний дар — чайницу[86] с чаем. И еще он просил разрешенья набрать воды из колодца близ вашей пагоды.

Настоятель, привыкший уже к таким подношеньям и просьбам старого Шау, тихонько усмехнулся. Улыбка тронула высохшее лицо, и сразу заметнее стали доброта его и кротость.

— Как же ты понесешь воду?

— Со мной человек с кувшинами и коромыслом, он дожидается за воротами.

— Безмерная мудрость Будды! В этакий зной прийти из деревни сюда за водой! Поистине превосходно поставлен дом старого Шау… Присядь, дай отдых ногам. Я покуда велю отроку отвести твоего человека к колодцу. Ты ведь с утра в дороге и, верно, проголодался? У нас есть жертвенный рис и бананы, недавно снятые с алтаря, дозволяю тебе отведать яств Будды.

— Пресветлый, я дома поел скоромного и до сих пор сыт.

Настоятель не понуждал его более, лишь по-прежнему благостно улыбался.

— А ведомо ли тебе, как давно уже твой родитель испрашивает воду у нас в пагоде?.. Без малого лет десять. Да, такого любителя цветочного чая, как он, не сыскать. Только в здешней воде заваривает он чай. Я многократно вопрошал себя, каковы были прошлые воплощенья твоего отца, и пытался постичь их. Размышлял я и об узах, соединивших его с пагодой, поистине нерасторжимых и удивительных.

Старик слуга наполнил уже свои кувшины и теперь озирался, выглядывая хозяина и расплескивая влагу по синеватым камням двора. Сын старого Шау, с почтеньем, будто юнец, что принял недавно постриг, внимавший речам настоятеля, встал и попросил разрешения удалиться:

— Пресветлый, я должен идти без промедления. У нас сегодня гость к чаю. Отец, должно быть, заждался меня с водой.

Старый настоятель тоже заторопился, встал и следом за юношей и водоносом дошел до ступеней пагоды. Он достал из широкого рукава большой веер, раскрыл его до отказа и заслонил голову от солнечного жара.

— Сбегай-ка в сад, — сказал он отроку, — и наломай персиковых веток… А ты постой, — он придержал сына старого Шау, — не торопись. Положи в кувшины эти ветки с листьями. В долгой дороге вода не расплещется, и вы свежей донесете ее до дома.

Двое, приходившие за водой, отвесили поклон настоятелю. Кувшины, раскачиваясь на коромысле вслед за шагами слуги, бросали на сухой песок дороги темные влажные звезды. Одна за другой сливались они в полосу, похожую на змеиный след. Будь нынешний летний полдень ясною летнею ночью, а вход в пагоду Абрикосового холма — персиковыми вратами, в каплях тех звезд достало б поэзии, чтоб обозначить возвратный путь странника в мир суеты и праха[87].

Лучи перезрелого полуденного солнца раскалили поля у подножия холма и заставляли дрожать поднимавшийся над землей воздух. Марево, словно клубы дыма, трепетало в переливавшейся зелени ближних рощ. Стоя в воротах храма, настоятель глядел, сощурясь, на солнечные блики, сверкавшие где-то внизу, у него под ногами. Двое, приходившие за водой, казались теперь просто темными черточками, и следом за каждой поднимались, крутясь, неясные хвосты пыли. Ветер, набегавший с юга-востока, доносил эту пыль сюда, в иссушенную высь, к самому входу в пагоду. Настоятель думал о старом Шау и тяжко вздыхал, скорбя об изменчивых воплощеньях существ в предвечной цепи кармы[88].

Старый Шау давно был связан с пагодой — задолго до того, как старик настоятель начал оберегать храм. Изваяния трех ипостасей Будды из дерева мит[89], стоявшие на алтаре, и священные книги пожертвовал старый Шау. И колокол, что висел над кельей настоятеля, пожертвовал он, когда подновляли храм. Всякий раз при сборе жертвований имя старого Шау стояло первым в списке. Пагоде Абрикосового холма, одиноко высившейся меж здешних курганов, вдали от людского жилья, не докучали паломники и гости. Но из редких пришельцев особый почет настоятель оказывал старому Шау.

Один раз в месяц монах оставлял его в пагоде откушать скоромного и неизменно дарил на прощанье отродок редкостной орхидеи. Всякий раз старики уходили к колодцу и тешились долгой беседой. Настоятель бывал немногословен и большею частью молча глядел на отраженье старого Шау в глубине колодца. Отражение самого монаха редко задерживалось в студеном зеркале: его разгоняли капли; они сочились из ноздреватого, как соты, камня и падали, звонко ударяясь об воду.

Старый Шау проводил ладонью по обросшему шелковистым зеленым мхом краю колодца и, указуя перстом в глубину его, равную чуть ли не двум шестам[90], говорил:

— Колодцу при нашей пагоде цены нет. Больно вода вкусна. Я, может, и к чаю цветочному пристрастился из-за этой воды. Теперь не держу даже в мыслях отлучиться отсюда: ведь колодец с собой не прихватишь. Прошу вас, пресветлый, попомните мой обет — если колодец иссохнет, первому встречному отдаю задаром всю мою драгоценную посуду для чаепития. Только со здешней водой чай не теряет вкуса и запаха. Я, знаете ли, пресветлый, и в толк не возьму, как сюда, на вершину холма, затекает вода?.. А у пагоды нашей, поглядишь, и для обороны место отличное…