Тени и отзвуки времени - [65]

Видно, боясь, как бы старый Шау не углубился в материи, недозволительные для ушедшего от мирских дел монаха, настоятель заводил речь о том, сколь обильно уродились в нынешний год плоды на хлебных деревьях близ пагоды. Затем по доброму обычаю, заведенному в пору первого их знакомства, лет десять назад, старому Шау доставалась честь заваривать и разливать чай на чаепитии в пагоде.

Нынче, должно быть, старый Шау обременен делами. Вот уж которую неделю меняются луны, а он не приходит в старую пагоду выпить чаю, поглядеть на цветы; и старик настоятель, прищелкивая языком, одиноко любуется распустившимися в горшках орхидеями. Приходится монаху, обрывая созревшие отростки, втыкать их в пустые горшки. Теперь старый Шау присылает за водой кого-нибудь из домашних.

И сегодня, в полдень, проводив взглядом юношу и слугу, уходивших с водою из пагоды, настоятель воротился в храм и, вздыхая, сказал ожидавшему его молодому монаху:

— Если б почтенный Шау отрешился от пагубного пристрастия к чаю, он мог бы стать праведником, следующим закону в доме своем. Корысть ли, слава ли для него — ничто. Растратив чуть не дотла достояние предков, он и сейчас отдаст все оставшееся добро за чайник цветочного чая. Но придет день, когда не станет у него чая, и мукам его не будет предела и меры. Вожделение тягостно — учит Будда. И само собою, в четырех океанах слез, пролитых всеми сущими, прибавится немалая толика слез старика, восходившего за водой для чаепития… О всепроникающий Будда!..

Старому Шау пришелся по сердцу диковинный гость, рассказывавший сказки. Поставив третью или четвертую выпитую чашку на край старинного подноса, гость начал так:

— В давние времена жил один удивительный нищий. Кормящемуся чужими щедротами вроде бы не к лицу кем-то пренебрегать; но этот окинет, бывало, привередливым оком каждый дом, прежде чем заглянуть за подаянием. Побирался он больше по знатным семьям и все норовил самолично увидеть хозяина; сначала узнает, дома ли он, а потом уж попросит милостыню.

Постучался он как-то к одному богачу, когда тот с важными гостями пил утренний чай. Смотрят они: побирушка тихонько взошел на крыльцо и скромно уселся на пол, притулившись к колонне; но знай помалкивают — ждут, какую еще уловку выдумает убогий. А он сидит себе и глазеет, как люди тешатся чаем. Ноздри раздул и тоже упивается чайным духом. Видит хозяин, нищий этот вроде в преклонных годах и не так чтоб уж очень непотребен и грязен, и заговорил с ним, желая узнать, охоч ли он до объедков и супных подонков или, как говорится в присловье, до «сочного риса с плодами бальзамки»[91].

Тут убогий, почесав за ухом, подходит ближе, усмехается и вежливо так просит дозволить ему выпить со всеми чаю. Гости решили, что он рехнулся, но гнать его не стали, напротив — пригласили к столу и подали чашку с горячим чаем. А нищий опять принес извиненья и говорит, хочу, мол, испить целый чайник. Развязал он свою суму и осторожно достал маленький глиняный чайник. Гости, почуяв новую забаву, дали ему чайный поднос со всею посудой и наломали древесного угля, чтобы он смог раздуть огонь и вскипятить воду. Им любопытно было, далеко ли зайдет побирушка в своих дерзновенных шутках. А он, испросив, как водится, позволенья, уселся, скрестив ноги, прополоскал посуду, налил чаю в большую чашу, из нее — в чашки, и все чинно, благопристойно. Никто б не сказал, что он — нищий, хоть одежонка на нем и была вся в дырах, точно гнездо пиявок. Выпил он первую чашку, пригубил другую, как вдруг сощурил глаза, прищелкнул языком и, сложив руки, почтительно молвил: «Коль уж вы, знатные господа, снизошли к бедняку без роду, без племени, грех мне жаловаться и сетовать. Только вот чай ваш попахивает половой, и я, недостойный, нисколько им не усладился». Отвесив поклон, он вымыл чашки и чайники и вытер хозяйский поднос. Потом, обтерев свой собственный чайник, он продул носик, бережно уложил его в суму, подобрал свою шляпу из листьев, низко поклонясь хозяину и гостям, сунул под мышку клюку и побрел прочь. Решив, что он с придурью, все пропустили речь его мимо ушей. Но под вечер весь дом затрепетал, вспомнив старого нищего: в расколовшейся вдруг посреди стола чайнице хозяин увидел с десяток чешуек половы.

Старый Шау, восхищенный, хлопнул по ляжке себя, потом гостя и воскликнул:

— Эх, если б тот нищий жил в нынешнее время! Я пригласил бы его поселиться в моем доме, и мы бы от света до темна упивались отменным чаем. У меня ль мало редкостных чайников на две особы, пить из которых сладостно и приятно.

— Древние, думаю я, слагали подобные сказки на потеху за чаепитием. Судите сами: бывают ли в жизни такие люди? Значит, все тут — сущие небылицы.

— Да нет же, это вполне возможно! Уверен: старик растратил свои богатства на чайные рощи горы Вузи;[92] потому-то он так поднаторел и, само собою, дошел до сумы. Уж он-то отведал всех драгоценных чаев, какие бывают на свете… А не выпить ли нам, дорогой гость, еще чаю? После такой распрекрасной истории не обойтись одним-единственным чайником.

Покуда старый Шау выбрасывал спитую заварку в широкую, разрисованную цветными фигурами чашу, гость поднял повыше круглый чайник, долго разглядывал его и наконец сказал: