Тени и отзвуки времени - [45]

Нгуен шагал по торговым улицам, разглядывая витрины шляпных магазинов. Наконец он увидел желтую скаутскую шляпу и вошел в магазин. Шляпа была сшита отлично и выглядела очень эффектно. Нашелся и нужный ему размер. Нгуен, чтоб разглядеть ее получше, примерил шляпу. Висевшее на стене широкое зеркало отразило его большую нечесаную голову с маленькой желтой шляпой на макушке. Вылитый клоун! Наверно, в цирке он имел бы шумный успех.

Нгуен забыл попросить, чтоб ему завернули покупку, и двинулся дальше по улице со шляпой в руке.

— Эй, Нгуен, ты что, рекламируешь новую моду?!

Оглянувшись, он увидал трех своих подвыпивших приятелей.

— Конечно, такой красавец — лучшая реклама! Сейчас весь город кинется закупать шляпы.

— Погоди, мы просто не поняли. Это форменный головной убор. Он у нас впал в детство и записался в скауты.

— Ну, записался там или не записался, я знаю одно: стоит ему надеть эту шляпу, и небо от восхищения рухнет на землю…

Нгуен, против обыкновения, не стал отшучиваться или сердиться. Он неторопливо оглядел их и сказал устало:

— Я купил эту шляпу своему сыну.

— Кому, кому? Ты шутишь?

— Нет, кто б мог подумать? Ты — счастливый отец! Да мы тебя и женатым-то не считали.

— Вот так сенсация! Не бойся, мы все сохраним в тайне. Эта весть могла бы тебе повредить у дам…

— Мы как раз вечером собрались к тощей Туйет. Ты, конечно, с нами?

— Чего зря спрашивать, у него уже слюнки текут.

— Сперва поведем достойнейшего отца семейства обедать.

— Да-да, пусть господин Нгуен услышит скорбную весть. Скончался в расцвете юных лет некий козленок. Высокочтимое имя его останется неизвестным. Мы идем оказать ему последние почести — съесть его нежную плоть в свежеподжаренном виде и выпить за упокой его души. Нам как раз не хватает четвертого, чтоб, как положено, с каждой стороны столика сидело по едоку. Вы согласны, мосье?..

Нгуен, не раздумывая, отказался и без долгих слов двинулся дальше. Приятели изумленно уставились ему вслед. И тут он окончательно удивил их: специально перешел через улицу, чтобы подать заплаканному малышу выпавшую у него игрушку.

Вечером, проехав четыре часа в скором поезде, Нгуен был уже дома. Он сразу же разбудил Туйена, и мальчуган встал, щурясь и прикрывая ладошкой глаза от яркого света. Отец тотчас нахлобучил ему на голову желтую шляпу. Она пришлась как раз впору. Отец засмеялся, и сын — тоже, выставив напоказ неровные щербатые зубы. Потом он нырнул под одеяло и сразу уснул.

Нгуен с завистью поглядел на сына: сам-то он не высыпался уж которую ночь. Рядом спали другие дети, но он не стал их будить. Ведь он — обычная рассеянность творческой натуры — забыл купить им подарки. Но тут его осенило, и он, тихонько подойдя к малышам, поднял у каждого подол рубашонки и привязал к концам тесемок, на которых держались штаны, по новенькой монетке[50]. Потом он уселся за поднос с едой. Жена, не ждавшая гостя, едва успела собрать ему ужин. Нгуен радостно потирал руки, чувствуя себя рождественским дедом-морозом.

Наполнив рюмку — надо же было воздать себе по заслугам — Нгуен пригубил вино и с изумлением воззрился на этикетку. Не чудо ли?! Он снова перечитал золотые буквы. Так и есть, его любимое вино, которое он всегда распивал с друзьями!

Когда он, шатаясь, отправился в спальню, из души его рвались на волю не отточенные еще строки стихов о чаше хмельного вина, выпитой в честь возвращения блудного сына.

С того самого дня, как Нгуен привез своему первенцу желтую шляпу, он, изобретая для себя несуществующие предлоги, откладывал со дня на день предстоящий отъезд. Он не отвечал и на письма, приходившие из Ханоя, часто даже не распечатывал их. Так, наверное, должнику невмоготу читать напоминания настойчивых кредиторов.

Кто знает, может, на ход его мыслей повлияла простая и здоровая здешняя пища? Не зря же придумано столько теорий о роли питания в нашей духовной жизни. Все эти крабы с разваренными баклажанами, рыба под соевым соусом, мясной бульон с овощами, тыквы, бататы, пахучая зелень просто не могли внушить недостойные мысли. И вот уже Нгуен не иначе, как с отвращением вспоминает тяжелую, изобилующую специями, кухню китайских ресторанов. Теперь он выпивал за едой две-три рюмки — не больше, затем лишь, чтобы придать вкус пище. А когда жена уносила поднос с едой и сметала с циновки крошки, Нгуен с наслаждением начинал баловаться и играть с детьми. Правда, сначала, отвыкнув от отца, малыши дичились и все больше жались к стене, а иной раз и ударялись в слезы, но вскоре осмелели. И жене уже не было нужды выступать третейским судьей между ним и детьми.

Нгуен понимал, что не завоевал еще окончательно доверия детей, не сумел их понять. Часто он сиживал вместе с детишками на земле над разложенными листьями бананов, мастеря из них разных зверюшек. Потом они обрывали лепестки роз и раскладывали их по чашкам — готовили угощение для гостей. Он не уставал удивляться ребячьей фантазии: какая выдумка и сколько веры в эти придуманные ими же самими вещи! Вот они, подобрав стебель арека, с которого срезаны плоды, садятся на него верхом и скачут вдаль на лихом коне. А назавтра тот же стебель становится слоном или буйволом. Нгуен исподтишка наблюдал за малышами, пытаясь постичь их такой, казалось бы, несложный и такой загадочный мир. Он учился быть отцом.