Тени и отзвуки времени - [13]

То ли ораторский пыл Нгуена заворожил Лыу, то ли и впрямь незнакомец был таков, как о нем говорилось, только она, кивнув головой, сказала:

— О да, с таким узеньким лобиком только в торговцы и идти. А манеры, манеры!! Глянула я, как он хлебает лапшу ложкой, сразу есть расхотелось. Неужели он так уж силен и нельзя на него найти управу?

Хоанг, желая внести ясность, сказал:

— Я сейчас только вспомнил: ведь он и меня собирался бить. Его зовут Фу. Сам-то он из Ханоя, но за то, что он все время гнусавит песенки из кайлыонга[8], его прозвали Фу «Сайгонец». Я, правда, не поносил его в лицо, как Нгуен, не гулял с ним и не пьянствовал. Охота была связываться с таким типом! Вы спросите, за что же тогда он против меня ополчился? Вид мой ему не понравился: я, видите ли, слишком аккуратен, не хожу в рванье…

— Правильно, тебя за это убить мало! — подхватил Нгуен. — Увы, мадам, если бы вы знали, сколько на свете людишек, которых рисом не корми — дай лишь унизить нас хоть самую малость. Они бесятся, когда мы не желаем иметь с ними никакого дела, — нет, не вредим им даже, а просто не имеем никакого дела. Если к тому же и внешность у нас привлекательна, этого они просто не могут перенести. Глядят на нас, как звери на добычу. На их языке это называется «закадычной дружбой». Выходит, я должен сидеть с утра до ночи дома при полном, как говорится, параде, не писать, не есть, не пить, не дышать даже, а только глядеть в окошко — не идет ли кто из «друзей» осчастливить меня?

— Здесь, Нгуен, я позволю себе перебить вас! — Хоанг поднял руку (он обращался к другу на «вы» лишь в самых серьезных случаях). Вы на словах презираете весь этот сброд, — на словах! Но этого мало. Мало!.. Ну, хорошо, давайте припомним, как складывается такая «закадычная дружба». Картина и впрямь напоминает охоту. Вот ваш будущий друг заметил вас, обложил со всех сторон, и начался гон. Он настигает вас! И куда же влечет он свою добычу? Конечно, в театр… В театр, потом — в ресторацию. В роскошный театр и шикарную ресторацию — если он щедр; или в захудалый балаган и убогую харчевню — если прижимист и скуп. Ах, как чудесно вы проводите время: развлекаетесь, пьете, хохочете до упаду. Друзья расспрашивают о вашем творчестве; они — само внимание, сама тонкость. Они полны сочувствия: еще бы, такой талант, такой невиданный талант и — этакое невезенье! Еще немного, и они, огорчаясь за вас, наложат на себя руки… Лыу, ты почему смеешься? Будь серьезнее, дорогая… О чем это я?.. Да, наложат на себя руки… Но потом бедняги решают жить. Жить, чтобы вместе с вами мечтать о будущем счастье. Они просто не в силах выносить даже недолгую разлуку с вами. «О небо, — сетуют они, — какая жалость, что мы встретились так поздно! Едва познакомились, вручили друг другу визитные карточки, а солнце, как говорится, уже угасает на западе, и базар обезлюдел…» Вы же, понятно, уши развесили. Воспылали к ним глубочайшей симпатией и благодарностью, словно они подарили вам роскошный особняк. Вы ведь у нас такой чувствительный. Назавтра уже поспешаете к новому другу, — еще бы, долг вежливости! И вам невдомек, что вчерашний ваш задушевный приятель тем временем перемывает вам косточки: «Я-то думал, будто он (то есть — вы!) — личность незаурядная, да только, как поглядишь вблизи, ничего особенного. Вчера весь вечер муа авек люи[9] слушали музыку, выпивали… В общем-то, он забавен: анекдоты, знаете ли, шуточки. Но, повторяю, ничего особенного. И эта его страсть клянчить у всех деньги в долг…»

Хоанг видел, как Нгуен помрачнел и нахмурился, но продолжал с еще большим пылом:

— Что, не нравится? Понимаю, куда приятней считать себя всеобщим любимцем и избранником. Они лгут вам. Они торгуют вами, одалживают вас друг другу — ведь вы лучшее украшение общества. Вы украшаете их, потешаете, и за услуги они вам платят пирушками и развлечениями. Ну а кто платит, тот по законам коммерции получает на вас права. Неужто вы не заметили, как они со второй или третьей встречи начинают вам тыкать? «Ох и характер же у тебя!.. Прочти непременно эти книги, слышишь? (Книги-то, как правило, — дерьмо!) Нет уж, ты, брат, делай что я говорю… Ты… тебе…» Как вы можете все это терпеть?! Поставили б их на место хоть раз. Не позволяйте им лезть вам в душу. Они вон для вас уже и духовное меню составили: «Прочти то, прочти это…» Вы не подумайте только, будто я ревную вас к новым вашим друзьям. Я знаю, вы человек широкой души. Но не будьте чересчур расточительны! Если уж растрачивать жизнь, так с пользой, ради истинного счастья. У вас есть, к примеру, жена, дети; но вы не прочь завести роман с другой — по-вашему, «идеальной» — женщиной. И ищете вечно свой «идеал», находите, потом разочаровываетесь снова. Вы и писать стали как-то странно. Последние ваши вещи похожи на письма без адреса, они мрачны, я ощущаю в них злобу, сарказм… О нет, я не вмешиваюсь в ваши дела. Мне ли, неофиту, ничего еще не достигшему, пытаться завладеть безраздельно вашим вниманием и временем, вашей душой?! Беда мне!.. Горе мне! А вы… вам…

Лыу встревожилась: Хоанг напился.

Он не пил — почти никогда и ни с кем. И часто отказывался от приглашений на дружеские пирушки, боясь, что в подпитии станет всеобщим посмешищем. Лишь изредка, вдвоем с Нгуеном, позволял он себе выпить спиртного. И опрокидывал рюмку за рюмкой, хоть и знал наперед, что ему будет худо и придется потом пролежать бревном весь день. Лыу тогда готовила отвар из мелкой зеленой фасоли и поила его из чашки, а Нгуен прикладывал ему компрессы к ступням… Любимая жена и верный друг… Он и сейчас сидит между ними. А перед ним — хрустальный бокал с вином — красным, как кровь Христова. И он видит, как выплывают, покачиваясь, из бокала яркие цветные пузыри, огромные, словно воздушные шары в день праздника.