Мы словно находились в зрительном зале, наблюдая непонятную завязку неизвестного спектакля. Но мне эта пьеса уже становилась неинтересной. В конце концов, это их личное дело. И Юрка озвучил мои мысли.
– Ладно, Дрозд, кто старое помянет… Считай, я забыл. Главное, сегодня ты развеял мои сомнения. Конечно, мне было бы легче, если бы ты не был Дежневым…
– А мне нечего стыдиться, Раскрутин… Ты ведь – мой институтский товарищ, поэтому я и поставил другую фамилию. Я посчитал, что так будет корректней. Эту фамилию уже хорошо знали, и было глупо ее менять. Даже ради тебя. Критик Дежнев пришелся читателям по вкусу. А ты сам понимаешь, что такое сейчас критика, если ее просто нет.
– Низкий литературный уровень, перепевы ведущих классиков, жалкие потуги на философию, претенциозность, отсутствие идеи и мысли – это ты называешь корректностью?
– У тебя хорошая память на плохое, – голос непробиваемого Дроздова предательски дрогнул.
– Ошибаешься, у меня всего лишь хорошая память на поворотные моменты. Именно тогда я все послал к черту и решил прекратить все игры в совесть и переживания за судьбы Отечества. Как оказалось, свободные места для совестливых и честных тоже разобраны. А я решил просто жить. И, думаю, сделал правильный выбор.
– Легко же ты сдался, Раскрутин. Когда я разложил тебя на лопатки, ты ведь был далеко не мальчиком.
– Может, и нет. Но я был слишком молод, чтобы не поверить ведущему критику Дежневу, славящемуся своей честностью и борьбой за правду. Хотя гораздо больше такие, как вы, любят себя в борьбе, чем саму борьбу. Вы торчите от своей положительности и совестливости. И вам вас достаточно. Сами же орете на каждом углу, почему вас так мало поддерживает интеллигенция. И сами же не желаете никого пускать в свой круг. Не дай Бог, кто-то посягнет на это. Святые места заняты. Почему-то вы считаете, что право на любовь к человечеству заслуживаете только вы… Все это довольно мелко… И о какой корректности ты говоришь. Будь я тысячу раз бездарен, ты не имел право так со мной поступать. Ведь я обратился именно в ваше издание! Вот и получается простая арифметика. Вас не мало, вы просто хотите, чтобы вас было мало. Так проще пробраться на страницы истории.
– Да прекрати ты истерику, Раскрутин! – заорал Женька. Хотя именно он и был сейчас близок к истерике. Ему очень не нравился такой разговор. – Глупость какая! Что ты несешь!
– Ни черта не понимаю! – в сердцах выкрикнула Лада. – Ни черта! К черту ваши местнические споры! И к черту вашу игру в правду! Я хочу домой! Я просто хочу домой.
Она вскочила с места, побежала, споткнулась о сломанные кресла, упала и громко расплакалась. Дроздов бережно приподнял ее и отвел на место.
– Пойми, Лада, правды на двоих не бывает… Если нас здесь пятеро… И если уж так получилось… Четыре стены и надежда на утро… Но мы обязательно отсюда выберемся. А до утра еще есть время. И его нужно попросту убить. Пойми, это всего лишь игра. И не более.
Мы вновь уселись кружком. И вновь спичка пошла по кругу. На этот раз она обожгла тоненькие пальчики Вари. Она тут же сжалась в колючий комочек, ожидая не менее колючего вопроса от Лады, сидевшей справа и гордо забросившей голову вверх. Лада садистски наслаждалась этой минутой, растягивая удовольствие. А, возможно, придумывала вопрос побольнее. Хотя я знал, что у таких дам каверзные вопросы просто вертятся на языке.
– Скажи, Варенька, – зловеще протянула Лада, – это ты все придумала и устроила?
– Я не понимаю, – голос Варежки дрогнул.
– Все ты понимаешь, милая… Все!
– Нет же, честное слово… Я не… Я понятия не…
– Лада, – сурово я обратился к Мальевской. – Что за вопрос? Из области абстракции, сюрреализма? Понятно, что ты в этом поднаторела. Но правила игры требуют ясности.
– Ну да! Вечно эти проблемы с девчонками! – веселился Раскрутин. – Ничего толком не умеют – даже задать толковый вопрос.
– Поконкретнее хотите? Попонятнее? – кипятилась Лада. – Хорошо, пусть будет по-вашему. Пусть! Варя, Варенька, Варежка! Это ты позвонила мне на утро после выпускного и гнусавым голоском «незнакомки» заявила, что Юрка Раскрутин провел ночь с Варенькой? То есть с тобой? Что у них была та-а-акая любовь! Ну же, отвечай? Ты или нет?
– Я не… Я никуда не… Не звонила… Я не…
– Ну уж нет! – Лада подскочила к Варе и, присев на корточках, вцепилась ей в плечи. – Ну уж нет! Выходит, что все обязаны выдавливать из себя правду, какой бы гнусной она ни была, а ты, как всегда – исключение. Милая, нежная, очень женственная Варенька имеет право на ложь? Ну уж нет… Говори, ты? Ты? Ты?…
– Да! Да! Да! – Варя глухо заплакала, уткнувшись лицом в поджатые коленки.
– Только не рыдай, ради Бога, на плече у Монахова. Он такого не заслужил! Чтобы утешать тебя за крупные мелкотравчатые пакости, которые ты сама же для него и сотворила. И возрадуйся, что наконец-то облегчила душу. А голосок твой, хоть ты его и классно подделала, я все же узнала. К сожалению, несколько позже, потому что сразу даже не осмелилась бы подумать о таком. Что ты на такое способна… Но голосок я запомнила, сфотографировала на память. И вдруг через пару лет – как озарение…