Тень Желтого дракона - [144]

В тот день Сиртланбек, как повелось, опять шел по торговым рядам. Лавочник, сидящий с приятелями, подозвал его, подал небольшую горстку риса и, едва Сиртланбек проглотил крупицы, сунул ему трубочку. Тут и пошла потеха. Но голодный Сиртланбек на этот раз опьянел совсем. Сделав два-три прыжка, он повалился на землю и потерял сознание. Зеваки сперва подумали, что он собирается выкинуть что-то новенькое, по, убедившись, что от «даваньского коня» уже ничего не добьешься, разошлись кто куда. Ушел и лавочник. Лишь к вечеру мусорщики отволокли Сиртланбека на задворки лавки, где он обычно ночевал. Сиртланбек пришел в себя среди ночи — почувствовал, что на него льется что-то теплое. Рассмотрел над собой шатающегося, пьяного чинжина…

— Хватит с меня! — заорал Сиртланбек, вскочил на ноги и одним ударом сбил с ног чинжина. Тот, ничего не соображая, стал пристраиваться поудобнее. Сиртланбек вынул из-за пояса завернутый в лоскут даваньский нож, единственную вещь, которую он так и не продал, несмотря ни на какие трудности и лишения. Он сел на грудь пьяного чинжина, зажал ему рот и с силой вонзил нож прямо в сердце. Вытерев нож об одежду убитого и снова завернув в лоскут, Сиртланбек спрятал его в лохмотьях своей одежды и, оглядываясь по сторонам, пошел в сторону старого маленького дворца, где жил когда-то как подопечный Сына Неба. Шел он неожиданно бодро и решительно, будто и вывих в пояснице прошел.

Знакомые ворота. Сторож-старик, как всегда, храпит. Сиртланбек знает, как открыть засовы, находясь снаружи. Пройдя во дворик, он встретил какого-то человека, спросил:

— Где тут даваньский царевич?

Тот, видимо, еще хуже него знающий язык чинжинов, показал на помещение, где раньше жил Сиртланбек. Бесшумно проскользнул он в небольшую сводчатую комнату. На низкой тахте, занимающей треть комнаты, спал двенадцатилетний сын Нигаана. Рядом горела лучина — очевидно, мальчик заснул недавно, забыв ее погасить.

— Хорошо, что ты спишь, даванец! — шепотом сказал Сиртланбек. Он осторожно вынул нож и, крепко зажав его в правой руке, опустился на колени возле царевича. — Ты ни в чем не виноват. Да простит мне твою кровь великий Ахурамазда! — все так же тихо произнес Сиртланбек. — Во всем виноват твой отец, Нишан. Я отомщу ему!

Мальчик пошевелился, повернулся на левый бок.

— Хорошо, что ты скрыл от меня свое милое лицо, — глухо прошептал Сиртланбек. — Мы оба позорим Давань: ты — не ведая об этом, а я — по малодушию! Тебя держат здесь для того, чтобы ты помог поработить нашу землю. Убив тебя, я лишу Сына Неба будущего ставленника для Давани!

Сиртланбек потушил лучину. В темноте послышался последний хрип мальчика…

— О великий Ахурамазда! — Сиртланбек говорил теперь в полный голос. — Меня учили, что тело и кости человека остаются на земле, а душу ты призываешь обратно к себе. Потом ты опять посылаешь эту душу на землю в теле другого человека, новорожденного. Если это верно, то пошли мою душу в утробу женщины Давани, чтобы я родился там… На этот раз я буду знать, как бороться с ее врагами! Тогда я буду не продажным изменником, а верным сыном Давани! Прими мою душу, создатель всех нас великий Ахурамазда!

Вонзив себе в грудь нож и повернув его, Сиртланбек рухнул на ложе, где лежал труп другого даваньца.

Глава четвертая НАЧАЛО КОНЦА

Над многостворчатым шелковым шатром, поставленным на небольшом бугре, от легкого степного ветерка колышется флаг с изображением Желтого дракона. Вокруг по зеленому лугу раскинуты шатры шэнбинов. Издали видны очертания невысоких горных цепей. Послы и военачальники Сына Неба, неоднократно побывавшие в этих местах, дали здешним хуннским горам ханьское название — Фушань.

Ли Гуан-ли думал, что основные силы хуннов во главе с самим шаньюем должны находиться сейчас по ту сторону Фушаня. У него же за спиной лишь те, которые отрезали шэнбинам путь назад и преграждают дорогу к бродам реки Чжицзюй. После трехдневной кровопролитной сечи из семидесяти тысяч шэнбинов осталось не более тридцати. Правда, сколько тысяч хуннов осталось на берегах Чжицзюй, Ли Гуан-ли не знает. В его голове обнадеживающе мелькает мысль: возможно, и хунны пострадали не меньше его… Тогда как-то можно будет вырваться из капкана.

Цзянцзюнь Ли Гуан-ли сидит в шатре один, поджав ноги. Перед ним лежат старые свитки, всегдашние спутники в его походах, — сочинения Сунь-цзы. Подбирая нужные из них, он вслух читает:

— «Когда поднимают стотысячную армию, выступают в поход за тысячу ли… изнемогают от дороги и не могут приняться за работу семьсот тысяч семейств… имущество народа уменьшается на семь десятых…»

Хотя Ли Гуан-ли знает наизусть эти слова, в последнее время он не раз перечитывал их. Хорошо знаком ему и другой свиток. Глаза цзянцзюня пробежали по иероглифам. Убедившись, что нашел именно то место, он читал теперь громче, как будто в шатре сидело много людей и нужно было, чтобы слова Сунь-цзы были слышны всем:

— «Никогда еще не бывало, чтобы война продолжалась долго и это было бы выгодно государству. Поэтому тот, кто не понимает до конца всего вреда от войны, не может понять…»

Дальше Ли Гуан-ли не стал читать. Видимо, для раздумий, беспокоящих его, нужна была только прочитанная часть высказывания Сунь-цзы.