Тень Желтого дракона - [12]

Хан сел на свое место. Наступило молчание.

— Кто еще хочет говорить? — спросил Кудулу.

Никто не встал. Но поднялся галдеж.

Десять с лишним лет Чжан Цянь ждал этого дня. Вот сейчас, возможно, через несколько минут произойдет то, ради чего он так долго скитался, попадал в плен, бежал, унижался! Судьба замысла Сына Неба покорить хуннов во многом зависит от этих людей, сидящих, поджав под себя ноги, на коврах и шкурах. «Как бы то ни было, упустить этот случай нельзя», — решил про себя Чжан. Он медленно поднялся с места. Шум затих. Поклонившись сначала Кудулу, потом сидящим перед ним ханам и бекам, посол попросил разрешения высказать то, что повелел ему Сын Неба.

— Послушаем! Послушаем! — раздались голоса.

Кудулу кивнул в знак согласия. Чжан Цянь начал.

Каждую его фразу тут же переводил бойкий, быстрый Таньи-фу.

— Сын Неба, отправляя меня к вам, пообещал, что из черепа шаньюя сделает чашу для хакана Кудулу. Сюнну будут пасти ваш скот! Сюннуски станут домашними служанками — вашими рабынями.

Кто-то из беков воскликнул:

— Вернемся туда, отомстим!

Послышались одобрительные возгласы.

Лет восемьдесят назад хунны находились в зависимости от юечжи. Сыновья хуннских правителей — шаньюев жили в орде хакана в качестве заложников. Один из них, Модэ[38], при смене заложников вернулся к себе и, убив своего отца Туманя, сел на трон. Это случилось как раз в тот год, когда был свергнут с престола последний циньский хуанди и в Поднебесной воцарилась династия Хань. Модэ, став шаньюем, объединил все двадцать четыре аймака хуннов. На основе приобретенного у юечжи опыта он перестроил войско хуннов, представлявшее собой до этого неорганизованную толпу, по образцу юечжи: разделил его на десятки, сотни, тысячи и десятки тысяч — тумены. Десятки и сотни были скреплены родственными узами, а тысячи и тумены — племенными связями, что придавало им необыкновенную крепость. Всадники, как у юечжи, стали носить латы. Искусство конного боя все время совершенствовалось. Тяжеловооруженные всадники налетали со всех сторон, осыпали врага тучами стрел, а затем добивали его копьями и мечами.

Окрепнув, хунны ждали удобного случая, чтобы нанести удар по юечжи. Первое крупное поражение юечжи нанес сам Модэ[39]. Спустя два года его сын Лаошан, став после умершего отца шаньюем, взял в плен хакана юечжи — отца Кудулу и из его черепа сделал чашу для вина. После этого большая часть юечжи ушла на запад и достигла берегов Аранхи[40].

Посол Чжан Цянь, играя на чувствах юечжи и их хакана, старался добиться от курултая решения, выгодного для Дома Хань.

— Я, мы… все эти ханьцы, — указал Чжан на своих людей, — много раз видели облицованный изнутри золотом череп вашего хакана! Мы видели его своими глазами, вот этими самыми глазами, — он коснулся пальцами своих век, — глазами, которые смотрят сейчас на вас! Мы видели, как из этого черепа пьет вино самодовольный Лаошан-шаньюй, бахвалясь на пирах перед чужестранцами!

Среди участников курултая начало расти число сторонников войны с хуннами. Участились выкрики: «Вернемся, покажем им!»

Гневом блеснули глаза старого Кудулу. На миг почувствовал он себя не хаканом большого народа, всегда обязанным взвешивать и обдумывать свои действия, а задорным юношей, готовым немедленно ринуться в бой, чтобы отомстить за убитого отца.

«Опасность угрожает и моему сыну, — думал Кудулу. — Ведь он остался там, недалеко от хуннов, на земле, которую зовут сейчас Малыми Юечжи. Сможет ли он защитить себя со своим небольшим войском? Вдруг и из его черепа хунны сделают чашу? А я в это время буду сидеть здесь, на берегу Аранхи, спасая свою шкуру?!»

Кудулу вспомнил, что даже золотой троп, который он оставил сыну, может принести ему несчастье. Этот трон в свое время в знак покорности, как дань, привезли хунны. Возможно, на нем заклятие какого-то могучего шамана? Не оттого ли его отец, сидевший на этом троне, так бесславно закончил свою жизнь? Не постигнет ли такая же участь и сына Кудулу? Не в троне ли вся беда? Почему он не подумал об этом, когда оставлял этот проклятый трон сыну?!

Занятый своими мыслями, Кудулу не вникал в то, о чем спорили ханы и беки. Слегка кивая, он разрешал им говорить, но сам их не слышал. Еле пересилив себя, хакан повелел объявить полуденную трапезу.

Обед продолжался дольше обычного. Кудулу не зашел в свою юрту, а расположился с двумя древними стариками в небольшом шатре. Это были друзья его отца. Разговаривая с ними, хакан как бы советовался с отцом перед принятием важного решения.

После обеда и беседы со старцами Кудулу вернулся заметно успокоившимся. Курултай продолжался.

Медленно, опираясь на руки двух молодых телохранителей, не столько по необходимости, сколько для того, чтобы подчеркнуть свое величие и важность, поднялся с места начинающий стареть, но еще крепкий, плечистый и жилистый хан гуйшуанов. Все давно удивлялись, почему молчит гуйшуанский хан. Теперь стало ясно, что он, как в бою, ждал удобного момента, чтобы нанести решающий удар.

— Мы пришли сюда вовсе не потому, что побоялись хуннов, этих… этих детей оленя[41], — начал хан. — Мы вернулись на свои земли, на родину. Здесь когда-то жили наши предки!