Тень Желтого дракона - [13]

— Верно! Так и есть! — послышались одобрительные возгласы.

— Мой отец, — продолжал хан гуйшуанов, подчеркнуто поворачиваясь спиной к хакану, — когда участились холодные зимы с обильными снегами, стал посылать сюда людей. Они шли вместе с караванами, чтоб узнать, сурова ли здешняя зима, жарко ли лето, сочны ли травы на выпасах. И отец Кудулу склонялся к тому, чтобы перебраться сюда! — Многие отметили про себя, что хан избегал называть отца Кудулу хаканом. — Хакан Чина вспомнил о дружбе с нами и хочет теперь помочь нам. Пусть посол передаст ему, своему хакану, по-ихнему Сыну Неба, наше мнение: мы сами могли бы уже через пять-шесть лет после того поражения, накопив силы, вновь покорить хуннов. Но что нам отвоевывать у них? Обильные снега, морозы, что ли? Там выпасы стали тесны и для них, и для нас. Женщины по ночам щекочут своих мужей, народы наши разрастаются. Почему мы должны бессмысленно проливать кровь? Тот, кто полагается только на меч, неразумен! Кок Тенгри[42]вложил в наши руки меч для дел нужных и важных! Чем поднимать его на соседей, лучше прибережем его для тех, кто захочет отнять у нас вот эти обильные, сочные пастбища!

Хан гуйшуанов замолчал. Другие ханы и знатные беки сдержанно ждали, что скажет хакан.

— Еще кто? У кого есть еще совет? — спросил Кудулу.

— Достаточно! Теперь послушаем хакана! — не подымаясь с места, произнес один из ханов.

— Мое мнение, — степенно начал Кудулу, — не возвращаться, не воевать с хуннами. Они паши братья, мы понимаем друг друга без толмача. Старые сечи были, да прошли. «Кровь кровью не смоешь» — так говорили наши предки.

Возгласы «Билка каан!», «Великий хакан!» громким эхом раскатились по сторонам. Послышались радостные крики стоящих вокруг простых юечжи.

— Я не могу простить, — продолжал Кудулу, — то, что череп моего отца, вашего мудрого хакана, стал чашей для вина! Но это сделали не хунны. Это… это сделал… один Лаошан! — Крепко сжимая кулаки, Кудулу еле выговорил ненавистное для него имя. — Я знаю, меч не игрушка, он предназначен для того, чтобы убивать. Но поступить так, как поступил Лаошан, — это неслыханно и отвратительно! Это оскорбление Кок Тенгри. Чего же другого ожидать от гнусного Лаошана, зачатого от отцеубийцы Модэ?! Кок Тенгри да сожжет его огнем молнии! Призрак отца самого Модэ и призрак моего отца — вместе — да высушат жилы детям Модэ и Лаошана! Да вымрет все их потомство!

Хотя последние слова Кудулу сильно подействовали на слушателей, в глазах многоопытных ханов и чутких беков Кудулу выглядел уже не как властный хакан, воин, с клинка которого вот-вот закапает горячая кровь, а как отчаявшийся старик, уповающий лишь на возмездие духов предков. Кудулу сам сознавал непрочность своей власти. В последнее время держать в повиновении хана гуйшуанов становилось все труднее и труднее. Он явно претендовал на трон юечжи и подчеркивал свое превосходство при каждом удобном случае. Почувствовалось оно и сегодня.

Как было заведено, после речи хакана все встали с мест и направились на заранее подготовленное поле. Из оживленных разговоров было ясно, что люди остались довольны словами хакана. Но в то же время раздавались и негромкие голоса: «Путь показал гуйшуанский хан, а Кудулу пришлось следовать за ним!»

Голосование прошло по издревле заведенному порядку. В землю вбили два кола и между ними натянули веревку, скрученную из грубой шерсти. Кто хотел пойти войной на хуннов, должен был встать по левую сторону от веревки, а кто не хотел — по правую. Хотя Чжан Цянь предвидел исход голосования, он вместе с Таньи-фу все же подошел поближе к веревке. На левую сторону перешли всего лишь десять — двенадцать беков и один хан.

Тут же взревели трубы — длинные медные карнаи, им вторили барабаны. Поскакали в разные стороны стоявшие наготове гонцы. Они везли радостную весть в элы, огуши, роды юечжи, разбросанные по Черным и Красным пескам, по предгорьям: «Юечжи не пойдут войной на хуннов. Хунны наши братья!»

Чжан Цянь был бледен и еле стоял на ногах. Его поддерживал Таньи-фу. Случайно глянув в лицо своего помощника, Чжан увидел на нем нескрываемую радость. Но сейчас послу Сына Неба было не до настроения какого-то хунна.

На следующий день рано утром в сопровождении проводников хакана посольство Чжан Цяня, ничего не добившись, переправилось на левый берег Аранхи и двинулось в древнюю Бактру, где пересекаются дороги с запада на восток и с севера на юг.

* * *

Теперь, вспоминая об этом, Чжан Цянь всю ночь проворочался с боку на бок и первый раз в жизни заметил, что в Чанъани так много петухов и они, начиная с полуночи, без конца кукарекают. Мысли его вновь и вновь возвращались к тому проклятому курултаю юечжи. Как противен этот самоуверенный хан гуйшуанов!

Последний раз прокричали петухи и замолкли. Чжан Цянь тяжело вздохнул. Пора вставать. Надо идти к Сыну Неба!

По пути во дворец Чанлэгун, где Сын Неба в эти дни принимал сановников, Чжан Цянь продолжал размышлять. Теперь он обдумывал, как построить рассказ, с чего начать. Выгоднее сначала говорить о том, чего достиг, что приобрел, что знаешь, и лишь потом перейти к тому, чего не смог, что упустил, чего не знаешь. Легко рассказывать о том, что удалось, но как убедить господина, поручившего тебе важное дело, в том, что исполнить его было действительно невозможно? Хорошо еще, что никто из юечжи не вспомнил о том, что в свое время дед нынешнего Сына Неба, Вэнь-ди, тоже пытался вызвать войну, только он натравливал сюнну на юечжи.