Тень жары - [44]

"А-а-а-ве, Мари-и-и-я…" — в одном окне. "Джа-ма-а-а-йка!" — в другом, а Андрюша все свихивается и свихивается; руки твои постепенно черствеют без музыкальных упражнений, и как-то вечером отец приказывает:

– Чтоб к нему больше ни ногой!

– Верно, — соглашается бабушка, — пусть ходит в музыкальную школу… В класс фортепиано.

И постепенно пропадает Андрюша — вернее сказать, он умолкает: он больше не звучит, и становится во дворе тихо, настолько, что даже в нашем старом добром небе были все удивлены.

7

Виктория нашлась через неделю.

Ее подобрал на пустынном участке шоссе, километрах в ста от Москвы, один из "дальнобойщиков" — водителей тяжелых трейлеров*[25]. Скорее всего, он толком и не разглядел, кого подхватил. А присмотреться стоило.

Она была одета в коротенький шелковый халат и легкую мужскую куртку, которая была ей явно велика.

Только в кабине оценив приобретение, "дальнобойщик" счел нужным подбросить ее до ближайшего поста и сдать от греха подальше на руки гаишникам.

Симптомы все те же, что и у "ньюс-бокса": провалы в памяти, крайнее физическое и нервное истощение.

Я заехал в контору и первым делом узнал у Катерпиллера, что она выписывала.

"Коммерсант", "Куранты", "Независимую".

Что ж, обойма вполне в ее характере.

– Только это?

– Кажется, еще что-то… Да, "Известия". Это имеет какое-то значение?

Возможно, возможно… "Известия" — вечерняя газета, ее просматривают на сон грядущий.

– Да-да, она всегда перед сном читала. Кажется, "Известия".

Занятное, наверное, зрелище: она читает, Катерпиллер ерзает под одеялом и где-то в районе пятой полосы раскаляется настолько, что начинает дымиться.

Ее обнаружили, настолько мне известно, в странном наряде: шелковый халат — не та одежда, в которой выходят перед сном подышать воздухом. Значит, она спустилась за газетой, и наш персонаж поджидал ее в подъезде.

– Там есть где спрятаться?

Он прищурился, припоминая.

– Пожалуй… Да, у лифта маленькая ниша.

– А куртка?

– Что куртка?

– Болоньевая коричневая куртка. Фасон начала восьмидесятых годов. Теперь в таких ходят на дачах. Это твоя куртка?

– Нет. И у нее такой не было. Точно.

Мы знаем пока чертовски мало. Он покашливает — впрочем, это детали, не существенно. Существенно вот что: он знает людей из фирмы и знает неплохо. Знать их привычки — это уже полдела. Борис Минеевич имеет привычку прогуливаться по вечерам с собачкой — он ждет его во дворе. Виктория перед сном спускается за вечерней газетой — он караулит ее в подъезде.

– Ты увольнял кого-нибудь из конторы в последнее время? Выгонял? Вышибал на все четыре стороны?

– Нет. Ничего такого.

– Он имеет какое-то отношение к вашим делам. Или имел. Значит, в ваших делах что-то не так.

– У нас все чисто! — снисходительно улыбнулся Катерпиллер. — Безупречно!

– Это ты в налоговой инспекции станешь рассказывать… Чтоб в ваших делах, да все чисто — так не бывает.

– Я в том смысле, что все в рамках нормы. Все до последней запятой.

– Выходит, не все. В той голубой папке, что приносила Виктория, я ничего не нашел, никаких зацепок — в коммерции ни черта не смыслю. Зато смыслишь ты. Вспоминай, вспоминай… Кого-то вы сильно нагрели. Раскинь мозгами, вспомни. Наш воображаемый герой вас знает — это бесспорно. Равно как и то, что он душевнобольной… Ладно, пока, я заеду к ней в больницу… Кто-то из ваших у нее уже был?

Катерпиллер показал глазами на дверь:

– Лена… Ну та, что в приемной сидит. Они вообще-то дружны… Такая, знаешь, могучая бабская солидарность.

В приемной Лена метнула в мою сторону косой взгляд, короткий, но достаточный, чтобы прочесть в нем намек: скажем, присесть, как обычно, на край ее стола; скажем, поинтересоваться, как жизнь молодая; скажем, позвать в кабак.

Старик Фрейд туг бы не смолчал.

8

Бумажку с адресом клиники (Катерпиллер сунул ее в карман моей куртки несколько небрежно — так рассеянно погружают в карман ресторанного швейцара банкноту) я развернул только в машине.

Пока я был в конторе, потек снег — он плавно соскальзывал по слегка наклонным трассам дождя и у самой земли распадался в водяную пыль. Я быстро пробежал взглядом адрес, кинул записку в ванночку для мелочевки под "ручником", тронулся — и тут же встал. Перечитал.

Заполняя листок своим аккуратным мелкозубым почерком, Катерпиллер бубнил себе под нос: "Бабки, милый мой, бабки!" — я не придал значения этой фоновой реплике, и только теперь оценил ее.

Его платиновое перо проложило вектор моего движения — в Кунцево… Аббревиатура "ЦКБ" кое-что, да значила.

Машину я поставил за автобусной остановкой. Отсюда, не спеша, тянулся народ с сумками и авоськами — процессия медленно всасывалась в пограничную будку слева от широких ворот. Скорее всего, там бюро пропусков.

Очередь к квадратным маленьким окошкам подвигалась медленно. Я отстоял минут двадцать… Согнулся, просунул голову в глубокий проем. Меня поразил не столько даже идеальный порядок, царивший в канцелярии, сколько хранители и распорядители пропускной карусели.

Визитные нужды граждан обслуживали два человека с лицами отставных офицеров госбезопасности: в них не читался ни возраст, ни образ мыслей, ни степень заостренности интеллекта — профессиональная ценность таких лиц состоит именно в том, что они — никакие.