Тень жары - [46]

– Все это н-н-емного странно…

– Странно — что именно?

Значит, так у них есть врач, очень хороший парень, его все любят, интеллигентнейший человек. Вчера он дежурил. Она спала. Он зачем-то присел на койку — пульс измерить или еще что-то. Она открыла глаза и страшно закричала. Вырвалась, пыталась убежать из палаты. Словом, подняла на ноги все отделение. Ее едва успокоили.

– Что она кричала? Что-то членораздельное?

– Д-д-а, вп-п-п-олне…

Она кричала: "Уберите эту черную рожу! Уберите эту черную рожу! От него пахнет зверем!"

– При чем тут черная рожа!

– Видите ли… Он т-т-уркмен… Откуда-то с дальнего юга, такой характерно темнолицый. Он прекрасный ч-ч-человек. И врач отменный…

Извинившись, что оторвал его от дел, я направился к выходу. Он меня нагнал.

– Т-т-ут один момент… П-п-п-икантный. Ее смотрел г-г-инеколог…

Гинеколог? Мне прежде казалось, что, если человек свихнулся, ему нужен психиатр.

Нет-нет, я не так понял… Просто обычное комплексное обследование.

– Ну-ну, интересно.

– П-п-п-онимаете… — у него был вид человека, вдруг усомнившегося, что дважды два — четыре. — Такое впечатление… Это впечатление специалиста, вы же понимаете… — он замялся.

– Ну же, смелее!

— Такое впечатление, что она все п-п-п-оследние дни жила ч-ч-ч-резвычайно интенсивной половой жизнью…

С минуту я пытался осмыслить, что бы это значило.

– Это было насилие?

Он пожал плечами: кто знает? Явных признаков — ушибов, ссадин — на теле не обнаружено.

– Доктор, эту интенсивность… Как бы это сказать… Ее мог обеспечить, скажем так, один человек?

В его глазах вспыхнул искренний испуг: возможно, он подумал, что будь в стране Советов хоть пара таких производителей, то население "одной шестой" к двухтысячному году равнялось бы населению Китая.

Я выругался сквозь зубы.

– Извините, доктор, это я не вам. Это я себе.

Придется весь сюжет переписывать наново. Их, должно быть, много — помешанных, чернорожих. И от них пахнет зверем.

9

Обратно я двинулся все той же тропой лазутчика. По аллее, старательно растаптывая скелетные тени тополиных крон, шествовал некто в длиннополом больничном халате — то ли старик, то ли старуха.

Это бесполое существо оставляло в кильватере своего движения некий прозрачный, почти неосязаемый след — в пространстве того тоннельчика, что силуэтно в точности повторял фигуру в длиннополом халате; мне не хватало воздуха.

Наверное, все здешние аллеи изрыты такими воздушными кротиными ходами; и все граждане здешнего, охраняемого тяжелым бетонным забором, государства, все лежащие в могилах и готовые в них шагнуть, тут незримо присутствуют; и даже самый верховный крот, крот-генералиссимус, крот-отец-наших-детей-и-отец-народов, стоит тут на часах: он характерно прищуривается, и край его жесткого уса ласкает трубочный мундштук.

Я вышмыгнул на волю через главные ворота. Они плавно, как бы готовясь отвесить церемониальный камердинерский поклон, посторонились, пропуская черную, приземистую тушу дорогого лимузина. Сзади — я успел заметить на бегу — сидел средних лет человек с вытянутым иезуитским лицом и сосредоточенно покусывал ноготь.

10

Мне срочно требовалось поговорить с Леной из приемной.

Я позвонил в контору из ближайшего автомата, мы условились встретиться в послеобеденное время: я подъеду к офису и буду сидеть в машине… Ждать она себя не заставила. Не подвезу ли я ее в одно хорошее место? Ну, почему бы и нет… Это в центре, "Montana — Centre" — мне, конечно, знаком этот магазинчик?

Нет, не знаком.

Она, кажется, хотела намекнуть: если человек не знает "Montana — Centre", то он не имеет права жить на этом свете.

– Ничего. Ты меня просветишь.

Магазинчик расправил крыла в районе Старой Площади, в узких переулках правительственного квартала, и выглядел чем-то вроде вставного фарфорового зуба в гнилой, кариесной челюсти: кристально-чистые витрины отрывались от грязной, замусоренной окурками и фантиками бабл-гама мостовой и парили в невесомости, ухватившись за отливающие безупречным хромом буквы "Montana".

По дороге она объяснила: надо присмотреть что-нибудь на летний сезон; дорого — но зато стандарт — стандарт дорого стоит.

Желающих присмотреть оказалось достаточно. Мало того, что внутри у прилавков толпился народ, так еще и на улице тянулась очередь: в основном, люди молодые, судя по всему, вполне довольные жизнью. На кончике хвоста монументом стоял избыточно тучный персонаж в кожаной куртке цвета кофе с молоком и найковских шароварно-широких спортивных штанах. Такой отвратительной хари я давненько не встречал; если в одной кастрюле замещать обжорство, хамство, скудоумие, наглость, самодовольство и презрение ко всему на свете, что не связано с дензнаками, отлить в форму и сунуть в духовку, то выпечется как раз этот сдобный кулич, обильно смазанный маслом, — рожа имела смысл именно такого кулича.

Коротать время в очереди по соседству с этой жирной свиньей охоты не было, я отдал барышне ключи от машины, сказал, что пойду прошвырнусь. Если она присмотрит себе наряды до моего возвращения, пусть подождет в машине.

Я шел наобум, не отдавая себе отчета в том, куда и зачем направляюсь — пожалуй, в этой деловой, озабоченной, подвижной части города я был единственным праздношатающимся. Здесь все торопится, спешит, несется; и с девяти до шести уныло тянется однообразная мелодия над улицами — если, конечно, можно принять за мелодию шарканье тысяч подошв по асфальту*