Сидел Митька и трепался про своих «девочек». Глаза у него синие, волосы белые, нос маленький, но подбородок такой волевой, что на него можно вешать шарф. И хоть мне еле до локтя доходит, на физкультуре он самый ловкий, как блоха. И чего его тянет к взрослым парням и девчонкам? Из-за самолюбия? Он заводится с пол-оборота, как тигр, даже губы белеют от бешенства, он ничего не боится. Когда мы с ним пришли в секцию бокса, тренер принял его условно, жидковатым показался. А когда начало всерьез получаться, он подрался с Ланщиковым и нож схватил перочинный. Его тут же поперли из секции, а Ланщиков остался, он всегда умеет вылезать сухим из воды. Начинает каяться, сам себя запросто и подлецом назовет, и негодяем, больше другим и сказать нечего…
Я тоже из секции ушел с Митькой за компанию, хотя тренер даже отцу звонил, он имел на меня какой-то прицел. Отец весь вечер кряхтел на тему, что друг — это хорошо, но грош цена Митьке как настоящему другу, если он позволил, чтобы я бросил бокс ради него. Он, мол, не способен на волевое усилие, человек минуты, а я, как утюг, меня только раскалить, долго могу тепло удерживать. А я отключился. Митька здорово придумал, когда родители начинают воспитывать — глохнуть. Тебя нет, ты ничего не слышишь, следишь со вниманием за их губами, как глухонемой, а на лице самое честное старание понять… Ведь они чаще всего не для нас, для себя говорят. А называется — воспитывают. Я даже однажды ладонь к уху приставил, как глухонемой, но тут перебор вышел, мать по вывеске съездила, она у меня плохо юмор понимает…
Я не люблю литературу, кроме фантастики, и мы с Митькой всегда цапались. Он только детективы признает. А я сразу все угадываю, дальше тратить время глупо. Фантазию же научную никогда не предскажешь, особенно, наверное, когда ученый пишет, у них мозги выше организованы, чем у детективных писателей, или извилин больше, информации…
Уже два месяца новая учительница пристает к нам со своей литературой, и я окончательно понял, что у нее нет к людям жалости. Раньше можно было отбарабанить учебник, поулыбаться — и шар в лузе, твердая четверка. А Марине Владимировне все неймется. Учебник не читать, только тексты, критических статей не списывать и вообще отвечать своими словами. Ничего себе требования!
Как-то велела мне под ее диктовку на доске план написать. Она решила, что у меня хороший почерк, а почему? Раз я выше всех, сразу бросаюсь в глаза, вот меня все и эксплуатируют. А ребята ржали, что мне доска мала. Я и написал «писсимист», вместо «пессимист», хотя вообще пишу грамотно. Марина Владимировна засмеялась громче девчонок: «Барсов, можно было просто руку поднять!» Я сразу и не понял, пока Митька не закатился…
Потом мы стали острить, придумывать, что бы кто из наших учителей по поводу этого сказал.
Историчка наша, Нинон Алексеевна, по прозвищу Нинон-Махно, заявила бы: «Сразу видно, что вы не читаете работы классиков марксизма, типичный Махно!» Самое страшное ругательство. Если дело доходит до Махно, значит, грозит двойка!
Кира Викторовна — физик и наш класрук, в просторечии — Кирюша, дернула бы плечиком и покраснела, блеснув зубами. Она их всегда выставляет как главную свою ценность. И мне кажется, что их вдвое больше, чем у нормального человека. «Ах, Сережа, что же ты пишешь, миленький, да как тебе не стыдно?!»
Географичка Мариванна потребовала бы: «Чтоб это вы мне все оформили в виде доклада к следующему уроку!»
Таисья Сергеевна — англичанка, кличка — Таис Московская, заорала бы на всю школу: «Вы плюнули мне и душу!»
А Эмилия Игнатьевна, железный наш математик, типичный Дед Мороз, но в юбке и без бороды, посмотрела бы на меня в упор: «Не хочешь учить математику — не надо. Кому ты в жизни понадобишься без нее?!»
Больше всего бы сдрейфил наш дядя Вася — физкультурник. Он всего на свете боится, потому что выпивает. Он бы обязательно замахал руками: «Что ты пишешь, что ты пишешь, а вдруг начальство?!»
Лучше всех сочиняла речи в стиле наших учителей Антонина Глинская. Митька сразу съязвил, когда она в классе появилась: «Маленькая обезьянка с длинным именем вместо хвоста», но у нее и язык длинный. Правда, иногда ее заносит. Вот велели ей про «лишних людей» рассказать, а она об Евгении Онегине и заявила: «Первое, что можно сказать об Евгении, что он — настоящий мужчина!»
И хлоп-хлоп глазами, точно не понимает, чего все ржут.
— Интересный подход, — засмеялась Марина Владимировна.
И я подумал, что она тетка ничего, с юмором.
А вообще, врут все писатели, что золотым детством умиляются! И чего хорошего, когда ты уже и не маленький и не взрослый. Даром что во мне почти два метра, а лицо как у младенца, а я и стараюсь на улицу пореже вылезать, обязательно в какую-нибудь историю вляпаюсь. Заметный я теперь — ужас! Как-то даже штраф заработал. Всю жизнь улицу перебегал рядом с домом — ничего, а тут сразу засекли, хотя целая толпа шла. Конечно, я же теперь вроде дяди Степы… И такой мильтон вредный попался! С тетками бы я обязательно поладил, улыбнулся бы, слезу пустил, заныл, что денег нет, отец прибьет, а этот, как клещ, в меня впился и слушать ничего не стал. Пришлось рубль отдать, заначный.