Тень волка - [50]

Фелиция замолчала и, высоко подняв голову, стала неотрывно смотреть вдаль, в которой вершины холмов на той стороне реки словно горели в пламени последних лучей заходящего солнца.

Недолгое тепло яркого ноябрьского дня сменила вечерняя свежесть, проникшая даже в то защищенное от ветра место, где мы стояли. Зеленая мантия плюща на стенах трепетно дрожала под изменчивыми порывами ветра, а плотно пригнанные кусочки стекла на гребне ограды искрились, словно тонкие льдинки, в светлых и прозрачных сумерках.

– Бог мой, – тяжело простонал я наконец, – почему наш дядя так слеп – и не только к твоим чувствам, но и к презренной личности этого человека! Даже Уэшти… даже старый Генри…

Фелиция откликнулась на мои слова сухим неприятным коротким смешком.

– Бедная Уэшти? Это несчастное создание о чем-то говорило с тобой? Я сказала ей, что она может не волноваться за меня. Но подумай, Роберт, подумай только, что могло поддерживать ее веру в весь этот ужас. Можно согласиться, что мосье был прав, ужаснувшись увиденному под своим порогом. Такую горничную своей жены он бы просто не вытерпел. Ох!

Фелиция тихо вскрикнула, так как Де Рец, преодолев с легкой грацией утыканную стеклом стену высотой в шесть футов, приземлился почти рядом с девушкой. Пес застыл у ее ног, его большая голова терлась о ее локоть, а темные глаза испытующе глядели в ее лицо.

– Прочь, Де Рец, прочь, – приказала Фелиция собаке. Никогда прежде я не видел, чтобы девушка проявляла к собаке какие-то иные чувства, кроме любви и нежности; но сейчас, к моему удивлению, она отшатнулась от пса, схватилась за мою руку и держала ее в своей до тех пор, пока зверь, не сводивший глаз с ее лица, прижимался к ее ногам. – Заставь его уйти, Роберт. Я стала ненавидеть это животное.

– Пошел прочь! – крикнул я и замахнулся на зверя своей палкой. Пес, рыча, припал к земле, готовый в любую минуту наброситься на меня, как это происходило всякий раз, когда я пытался приказывать ему: и контроль над моими напряженными нервами, который я сохранял над ними весь этот долгий день, был утерян. В древке палки, которую я носил с собой, покоился клинок, извлекаемый из него за набалдашник. С энергией отпущенной пружины я единственным взмахом моей здоровой руки обнажил стальное жало и нанес удар, – довольно неуклюжий. Но Де Рец, выскочив в открытые ворота и промчавшись через двор конюшни в сторону садовой кухни, успел-таки спастись бегством.

– По крайней мере, – произнесла Фелиция с дрожью в голосе, – мосье обещал, что когда мы поженимся, он избавится от этого животного.

У меня вертелись на языке слова о том, что даже в исполнении этого обещания девушке будет отказано, так как Сен-Лауп рассчитывает на этого зверя как на стража своей жены. Но с чего я начну объяснение, спросил я себя. И потому просто сказал: – Но я думал, что ты любишь эту собаку, – так как у меня еще не исчезло удивление, вызванное ее отвращением к этому зверю.

– Уже нет – после той ночи, когда на тебя напал волк, – сказала она мне. – Он так похож на того волка… Кроме того…

– Что кроме того? – спросил я, так как девушка не решалась продолжать.

– О, это, должно быть, нелепо и смешно. Я, наверное, слишком наслушалась глупостей Уэшти. Но недавно мне показалось, что Де Рец, когда он останавливает на мне свои огромные глаза, способен прочитать мои мысли. Заметил ли ты, что не можешь своим взглядом заставить его, как любую другую собаку, опустить глаза?

А эта его манера сидеть с поднятыми от пола передними лапами, когда кроме него в комнате есть хоть один человек, словно предъявляя этим самым свои претензии на свое равенство с людьми! Я спросила мосье де Сен-Лаупа, видел ли он когда-нибудь, как его собака делает все это.

Потому что Де Рец никогда и нигде не появляется рядом со своим хозяином: в самом деле, я никогда не видела их вместе. И мосье ответил мне, что твердость взгляда и прямая стойка являются характерными чертами данной породы собак.

Мой ум и воля находились в смятении, когда в сгущающихся сумерках я возвращался домой. В моем сознании всплывала беспорядочная вереница образов и ощущений последних нескольких минут: мой дядя в окне гостиной, приглашающий нас в дом; его глаза, избегающие моего взгляда; моя уверенность в том, что даже если он и выскажет свое сожаление, он все равно будет в глубине души рад, что ему не придется выносить мой молчаливый укор, останься я в этот вечер на ужин. Лицо Фелиции, куда более спокойное и непоколебимое, чем в тот момент, когда мы только вышли вместе с ней в сад; и твердое хладнокровное пожатие ее руки при прощании.

На мгновение я почувствовал острое желание попробовать оказать воздействие на дядю, проявляющего такую «заботу» о своей племяннице, и рассказать ему о том откровенном саморазоблачении мосье де Сен-Лаупа, случившемся сегодняшним днем. Впрочем, ход этот был куда менее разумен, чем интуитивное предчувствие, удержавшее меня от совершения этого бесполезного поступка. Тяжелой поступью я шел вперед, с каждым шагом мой рассудок становился чище и светлее, и в конечном счете я пришел к выводу, что поступил правильно. Сейчас мысли моего дяди не могли быть переключены на какие-либо явления, не имеющие прямого отношения к его хитрой игре. Он проявлял интерес лишь к тем вещам, которые могли быть чем-то полезными ему и критически относился к тем человеческим страстям, которые не находили удовлетворения в законном супружестве, а потому представлялись ему таким же бесполезным делом, как непонимание его пристрастия к законно приобретенному и оплаченному обеду.