Тень волка - [33]

– Любопытно, – сказал я. – Джин и ее собака невзлюбили и хозяина Де Реца. – И я рассказал Фелиции об их столкновении с мосье де Сен-Лаупом в день его приезда.

– Это позор, что мы до сих пор не можем добиться передачи этого ребенка в приют на воспитание, – отозвался дядя.

Появился Барри со всем необходимым для приготовления пунша; когда напиток был выпит и я поднялся, собираясь уходить, отношение дяди ко мне больше напоминало то доброе и давнишнее, чем то, с каким он встретил меня после моего возвращения из Нью-Йорка. Он совершенно искренне попросил Фелицию вызвать Барри, чтобы тот проводил меня, но сразу согласился с девушкой, когда она сказала, что сделает это сама. Вероятно, в целом мире наш хороший, добрый, великолепный дядюшка Баркли был человеком, по своей натуре менее всех остальных склонным к интриганству; и теплый пунш, взяв себе в союзники очарование его племянницы, помог мне преодолеть его решение удержать меня от разговора с ней наедине.

– Где и когда я смогу поговорить с вами наедине, Роберт? – спросила Фелиция, когда мы остановились у входной двери. – Вам может показаться странным, что я задаю вам такой вопрос, но есть нечто, что я должна знать, и только вы один можете помочь мне в этом. Завтра около четырех часов пополудни я буду прогуливаться у Холма Повешенных. Сможете ли вы там присоединиться ко мне, но так, чтобы наш дядя ни в коем случае не узнал об этом?

Я, конечно же, сразу ответил, что смогу. Ее дыхание было таким взволнованным, что разительная перемена, происшедшая с веселой, умиротворенной девушкой, какой она казалась мне на протяжении всего вечера, не могла не заставить меня откликнуться на ее просьбу, хотя она и не совпадала с моими желаниями.

В эту ночь погода переменилась. Долгая череда ясных солнечных дней и сверкающих лунных ночей была прервана ветром, вдруг завывшим среди старых кирпичных печных труб и голых ветвей вязов, растущих рядом с церковью и скрипящих и гудящих над моей головой, когда я спешил по вечерам мимо них в свой дом. Весь следующий день температура неуклонно понижалась, и наступило то короткое состояние предверия зимы, которое делает наши обычные дни поздней осени такими приятными из-за близкого контраста; низкие серые облака проплывали над нами, наползая на вершины холмов и вновь превращая воды реки, вдруг блеснувшие тусклым серебром под скользнувшим по их поверхности порывом шквалистого ветра, в тяжелую свинцовую массу; падающие с небес ливневые струи постепенно переходили в дождь со снегом, а затем и в снег; и даже днем становилось настолько темно, что когда я в половине четвертого надел свою шляпу и пальто, чтобы отправиться на встречу с Фелицией, в конторе дяди на всех столах уже были зажжены свечи.

На улице, конечно, было светлее. Мела поземка, и побелевшие от снега улицы и пешеходные дорожки казались обманчиво чистыми по сравнению с другими, бывшими под рукой, вещами. Но полумрак аллей стал от этого еще глубже. Ложбины между холмами на той стороне реки тонули во мраке. В последующие полчаса стало еще темнее. Я ускорил шаги, благодарный, что встречусь с Фелицией прежде, чем окончательно стемнеет, и встревоженный при мысли о том, что даже сейчас где-то на окраине городка девушка находится одна, хотя она и взяла с собой огромную собаку, способную, если потребуется, защитить ее. Неожиданно около дома старого Пита я увидел на снегу следы ее ног, пересекаемые следами собаки. Стена строения уберегла следы от ветра. Но дальше поземка намела сугробы, которые и погребли их под собой. Нашел я девушку с подветренной стороны Холма Повешенных; и громадный зверь рядом с ней так свирепо зарычал при моем приближении, словно никогда прежде не видел меня.

Словами и легким ударом руки девушка заставила пса утихомириться, но, по правде говоря, мне было трудно в это поверить: лицо Фелиции от ходьбы на ветру разрумянилось, а ее блестящие глаза так сияли из-под маленькой покрывающей ее голову шапочки без полей, что я. кажется, начал терять голову. Девушка была одета в длинную голубую меховую мантилью (впервые увиденную мною в ту ночь. когда она появилась около нас в деннике Де Реца), из широких рукавов которой вдруг выскользнули две руки, затянутые в перчатки, и сплелись с моими в такое теплое пожатие, что прежде чем я осознал, что делаю, я наклонился и поцеловал их… И целовал я ее руки до тех пор, пока девушка не выдернула их из моих ладоней.

– Фелиция, – воскликнул я, отбрасывая прочь все обиды, – вы не простили меня? Неужели вы все еще не можете доверять мне?

Перед тем, как ответить, она мгновение безмолвствовала, и одна ее рука, сжатая в кулачок, была прижата к груди, а другая спряталась в маленькой муфте, висевшей на ленточке, перекинутой вокруг шеи. Затем на смену встревоженному взгляду ее глаз пришла улыбка.

– О, Роберт! Неужели я стала бы просить вас о встрече в таком месте, если бы не доверяла вам? – и Фелиция вплотную приблизилась ко мне и положила свою руку на мою. – Расскажите мне о делах дяди. Они действительно находятся в отчаянном положении? Я обязана ему всем и мой долг отдать ему все, что могу.