Тень правителей - [36]

– Он разве стихи писал? – спросил Яков.

– Баловался в юности, – сказал Ян. – Настоящий немецкий романтик. Я даже запомнил:

«Так давайте

В многотрудный

И далёкий путь пойдем

Что-то там тра-та-та-та-та-там, под ярмом постыдной лени, и главное:

В дерзновенье и в стремленье

Полновластен человек!»

Усекаешь?

– Я в поэзии не очень… – сказал Яков. – Мне к родителям надо съездить. Я после службы ещё не был.

– Отлично. Съезди, – сказал Ян. – Сменишь обстановку. А по осени и двинемся в дальние края…

Они стояли с Жемкой на перроне и молчали. Между их поездами интервал был двадцать минут, Жемкин в Москву раньше, его – позже.

– Ты мороженое не хочешь? – спросил Яков.

– Нет, – сказала Жемка. – Ты не уходи, я боюсь одна остаться.

– Я приеду к тебе. Обязательно, – сказал Яков. – Побуду немного у родителей и приеду.

– Где ж я тебя поселю? – сказала Жемка. – В общежитие, наверное, не пустят.

– Придумаю что-нибудь, – сказал Яков. – Попрошу отца тётке написать. У меня же тётка в Москве живёт, пусть приютит на время.

– Ладно, – сказала Жемка. – Пошли, наверное, в вагон.

В купе он забросил Жемкин чемодан на верхнюю полку:

– Никого нет. Может, одна до Москвы поедешь.

– Хорошо бы, – сказала Жемка. – Я тогда стихи буду повторять.

Они вместе подобрали для конкурсной программы отрывок из «Облако в штанах» и «Любовь миноносца к миноносице» Маяковского.

– Ну, я пойду, наверное, – сказал Яков. – А то скоро мой поезд.

– Ладно, – сказала Жемка.

– Ты только сразу адрес напиши, чтобы я знал, куда ехать, – напомнил Яков.

– Ладно, – снова сказала Жемка и вздохнула.

На перроне он подошёл к вагонному окну. В купе размещала вещи немолодая матрона с двумя детьми.

– Я люблю тебя! – сказал Яков.

Жемка улыбнулась ему и попробовала открыть окно.

– Я люблю тебя! – сказал он громче.

Окно не поддавалось. Жемка смешно приложила ладошки к ушам: – не слышу!..

Поезд тронулся, он пошёл, а потом побежал рядом с вагоном, крича всё громче и громче: – Я люблю тебя! Я люблю тебя! Я люблю тебя!..

Яков проснулся со смутным ощущением тревоги. Две недели дома пролетели как один миг. Отец встретил на вокзале, посмотрел оценивающим взглядом и сказал: «Выглядишь хорошо!». Такси решили не брать, благо, чемодан у Якова был не тяжелый, и не торопясь пошли пешочком.

– Ну и как там, в Советской Армии? – спросил отец.

– Ничего, нормально, – сказал Яков. – Служу потихоньку.

– Понятно, – сказал отец. – Курить не начал?

– Нет, – сказал Яков. – Там же горы, воздух свежий.

– Ясно, – сказал отец. – Ты, вот что, пока идём, придумай для матери подробности. Понял?

– Понял, – сказал Яков.

Он прошёл на кухню в одних трусах и пожевал без аппетита оставленный матерью завтрак: творог со сметаной и гречишные оладьи. Письма от Жемки не было. «Чёртова почта! – разозлился Яков. – Работает через пень колоду!»

Две недели дома пролетели как одно мгновение. Яков так до конца и не понял, насколько мать удовлетворил его скупой рассказ об армейских буднях, но, судя по многозначительному помалкиванию отца, всё сошло вполне пристойно. Через несколько дней за ужином мать как бы невзначай спросила: «А девушка у тебя есть?»

– Есть, – на сей раз честно ответил Яков. – Жэтэм зовут.

– Нерусская? – спросила мать.

– Казашка, – сказал Яков. – Сейчас в Москве, в театральное училище поступает.

– Артистка, – улыбнулась мать. – Калмыки у нас в роду есть. Твой дядя, мой       двоюродный брат Иннокентий после института поехал в Элисту, там и женился на местной.

Отец нахмурился, он недолюбливал родственников по линии супруги.

– А артистка это пройдёт, – сказала мать. – Мы в молодости все были, кто артистка, кто балерина.

– Я, наверное, съезжу в Москву, её проведать, – аккуратно поднял тему Яков.

– У тебя такой большой отпуск? – удивилась мать.

– Я за свой счёт договорился, – неуклюже вывернулся Яков и быстро соскочил с этой скользкой поверхности. – Как там дед?

– Пить крепко стал, – сказала мать. – Как бабушку схоронили, нет на него управы. Напузырится и матерится на всю улицу, соседи жалуются. Но хозяйство поддерживает, дрова колет потихоньку, помаленьку, воду сам носит.

Дед жил через реку, в Энгельсе, в маленьком частном домике на окраине, почти в степи.

– Ты бы съездил к нему. Он про тебя всё время спрашивает…

– Завтра и поеду, – сказал Яков.

Дед сидел в тени под «грибком» и что-то аккуратно выстругивал финским ножичком.

– Здравствуй, дед! – сказал Яков. – Гостей принимаешь?

Дед подслеповато посмотрел на него и как-то по-стариковски засуетился. Обнял, они пошли было в дом, но передумали, решить посидеть во дворе, дед быстро сорганизовал бутылку «казёнки» и закуску. «У меня ещё баночка тресковой печени есть, – гордо сказал он. – Будешь?»

– Да не надо, дед, – сказал Яков. – И так достаточно.

Они выпили и дед начал успокаиваться.

– Мне сказали, что ты «сапогом» служишь? – спросил дед.

– Нет. Это я для родителей придумал, чтобы не переживали, – сказал Яков. – Я в Алма-Ате в альпинистском лагере работаю.

– Это хорошо, – сказал дед, выпил ещё и совсем подобрел. – А то я «сапогов» не люблю. Они на фронте чуть лучше фашиста были. Я одному в сорок шестом в Потсдаме так по челюсти врезал, чуть за измену Родине не загремел. Хорошо, уже всеобщую демобилизацию объявили, а то бы парил кости на строительстве Норильской Днепрогэс.