Тень Нерона - [5]

– Саркофаги, мумии и поезд Анубиса. – Грация пожала плечами. – Мрачноватое веселье. Но очень подходит для профессионального киллера.

– И для патрицианки с Лация, чьи предки познали вкус крови и смерти. Хочешь принять ванну?

– Не против. Но ты, надеюсь, не собираешься подглядывать. – Грация достала из шкафа халат и полотенце.

– Придется. Я должен за тобой наблюдать. Хотя бы издалека.

– Не буду закрывать дверь в ванную комнату, – предложила Грация. – Но ты останешься в спальне.

– Не хочешь заняться любовью?

– Мы говорим: предаваться Венериным удовольствиям. И я отвечаю – нет.

Грация отправилась в ванную. Брав? пошел за ней. Она раздевалась – он смотрел. Она вела себя равнодушно. Как будто он был массажистом или банщиком. Но никак не поклонником. Ни тени кокетства. Так мраморная статуя могла бы сбрасывать одежду. Но неронейца, жаждущего всегда и во всем одерживать победы, холодность должна была только разозлить и распалить. Грация это очень хорошо понимала.

Она погрузилась в воду. Густая пена скрыла очертания тела. Ванна формой походила на огромную раковину.

– Наш император купил на Старой Земле у галереи Уффици подлинник Сандро Боттичелли «Рождение Венеры», – сказал Джиано, обходя ванную комнату по кругу. – Вот истинный художник нашего мира. Там нет никакой дали, ни намека на перспективу и глубину. Плоский ковер, изящество линий, и золотой век навсегда. Поедем со мной на Неронию, и ты увидишь подлинник Боттичелли. Моя Венера.

– Мне больше нравится «Примавера»[1], – отвечала Грация.

– Примавера пока на Старой Земле, – заверил ее Джиано.

– Неужели Нерония не сумела до конца разграбить несчастную Флоренцию? Почему бы вам не разобрать и не перевези к себе Санта-Мария дель Фьоре[2]?

– Это слишком дорого. Мы выстроили у себя точную копию.

– И дворец Синьории?

– А как же! Бы же соорудили у себя форум, Капитолийский храм и Большой цирк?

– О да, наши реконструкции истории очень похожи! – сказала Фабия.

– Наконец-то лацийцы это заметили. У вас патриции, у нас – брав?.

– Патриции – не убийцы, – возразила Фабия.

– Сенат судит. Мы – тоже. В чем разница?

– Мы отправляем в изгнание, а не казним, – заметила Грация.

– Неизвестно, что страшнее. – Вы не милуете никого.

– Брав? не бывают милосердны, – сказал Джиано с грустью в голосе. – Даже когда мы этого хотим.

***

Грация проснулась внезапно, как от толчка. Переведенные в непрозрачный режим окна не пропускали света, и понять, который час, было невозможно. Как и вспомнить, сколько дней прошло с того утра, когда Грация столкнулась в номере профессора Лучано со зловещим посланцем Неронии. Четыре дня? Пять? Может, больше? Она сбилась со счета. Вдвоем они бывали на улицах, на пляже, в барах и кафе, в Пирамиде и казино «Париж». Нигде Джиано не приковывал ее к себе цепью, не держал за руку, нередко оставлял одну, но всякий раз она не могла – в этом было что-то загадочное, необъяснимое, мистическое, хотя Грация никогда не верила в мистику, – не то что сбежать, но даже позвать на помощь. Джиано полностью подчинил ее волю, но при этом позволял девушке насмешничать, говорить колкости – в общем, дерзить, хотя на самом деле она была сама покорность. Не просто укрощенная львица, а львица в ошейнике.

«Как так получилось? Как?» – Грация недоумевала.

Она включила ночник и долго рассматривала спящего Джиано. Во сне его лицо утрачивало суровость. В царстве Морфея он был просто ее любимым Джи, а не зловещим наемным убийцей. Когда Джи спал, Грация любила его.

Любила? О нет! Он поработил ее, патрицианку, и полностью подчинил! Никому никогда Грация такое не простит! За одно это она может возненавидеть Джиано. И убить. Если бы у нее был бластер! Она бы выстрелила любовнику в сердце. Проклятое сердце убийцы.

– О чем ты думаешь? – спросил брав?, не открывая глаз, и улыбнулся. – О нашем будущем?

– У нас нет будущего! – отрезала Грация и встала.

Перевела окна в прозрачный режим, яркий свет хлынул в комнату. Грация подошла к окну.

– У нас нет будущего, – повторила она, стоя в потоке света и зная, что выглядит сейчас божественно. – Только настоящее. И весь вопрос в том, как долго мы будем за него цепляться.

– А мой план? – Джиано сел на кровати. – Чем он плох, дорогая?

– Он не подходит.

– Почему? Я же объяснил тебе: то, что мы задумали, сложно исполнить, но поверь, я смогу. Я и ты…

– Нет! – отрезала патрицианка. – Все отменяется.

Джиано не ответил, вскочил и стал одеваться.

– Куда ты? – обернулась к нему Грация.

– Не все ли равно?

Она не знала, злится он или нет. Просто в такие минуты брав? становился похожим на камень.

– Не все равно! – передразнила Грация. – Не все равно, поверь! Ты запрешь меня в номере, заблокируешь балкон и отправишься по своим делам на несколько часов. Чем ты занимаешься, когда уходишь?

– У меня много дел, – пожал плечами Джиано.

– Убиваешь?

– Может быть. Не волнуйся, дорогая, я скоро вернусь, и мы пообедаем вместе.

Он ушел.

«Я должна убить его, – решила Грация. – Должна. Иначе возненавижу себя. Такие как я не могут подчиняться. Никому!»

Она выпила стакан фалерна и направилась в ванную. Долго лежала в теплой ароматизированной воде и чувствовала себя несчастной. Надо было вырваться уже в первый день, в первые часы, рискнуть! Вместо этого Грация повела себя как жалкая рабыня. Она – наследница рода Фабиев! Как она себя ненавидела. И одновременно сознавала, что память о своем унизительном подчинении не может оставить в наследство патрициям. Ни женщине, ни мужчине. Никому.