Тень ивы - [75]

– Это героин, – торжественно произнес Селим. – Это наше золото, наша нефть, наш хлеб. Ты должна перевезти этот груз в Москву. Москва – это твоя свобода, твои деньги, деньги немалые. Ты доставляешь этот товар, сдаешь его по адресу – и получаешь 30 000 долларов. Знаешь, сколько это в рублях?

– Селим, Селим, – зашептала Жанна, – это же смерть, как ты можешь предлагать мне такое? Ты же… ты же говорил, что ты любишь меня, что мы будем вместе!

Селим приблизился к ней, взял за плечи – она увидела его большие, полные слез глаза.

– Я тебе не врал. И не буду врать. Если ты отвезешь товар в Москву – ну ладно, хотя бы в Казань, – мы будем вместе, клянусь.

– А если нет?

– Я тебе не буду врать, Жанна, что ты можешь отказаться от этой работы. Отказаться нельзя. Здесь действуют серьезные люди, страшные люди. Ты думаешь, почему убили твоего отца?

– Это здесь ни при чем! Сейчас нападают на всех, кто был с коммунистами, кто работал на Москву!

– А эти, ты думаешь, работают не на Москву? В этом мире все работают в двух направлениях: на Москву и против Москвы! Таджику не надо героин! Он пожует насвай¹⁶ – и идет работать.

– Мой отец не мог быть связан с героином.

– Здесь нельзя быть с ним не связанным. Одни на нем зарабатывают, другие – мешают. Твой отец мешал. Через один дом от вас – особняк Карабердыева, начальник управления республики, он цел! Он и в горкоме, и в рескоме, и в орденах, как собака в блохах. Но цел и будет зацветать… Потому что он зарабатывал. А твой отец мешал.

– Значит, я должна сейчас встать на сторону тех, кто убил моего отца, мою маму, моего брата?

– Ты должна освободиться, Жанна, это твой единственный шанс. Если ты не потащишь груз – ты умрешь сегодня.

– Ты, наверное, думаешь, это так же страшно, как кажется тебе. Потому что ты трус, Селим.

– Подожди, Жанна.

Она вырвалась из его руки и вышла во двор. У дувала стояла, скрестив на груди руки, Таслима, но Жанна, запрыгнув на приступок у стены, быстро перескочила через забор, в кромешную темноту улочки, и побежала, плохо представляя, в каком направлении она бежит. Лай собак за стенами построек легко указывал Таслиме, где она, – Жанна была настигнута, могучая баба ухватила ее за волосы и ударила по ногам.

***

Ее связали и бросили в подвал. Она почему-то продолжала выкрикивать Селима, потом Ваню, еще надеясь, видимо, что все ее недолгие друзья по бадахшанскому кишлаку вовлечены в это дело случайно, не вполне понимая, что ходят рядом с такими страшными делами. Потом, не слыша никакого ответа на свои крики, потеряв голос, она с ясной очевидностью поняла, что высшее благоразумие все-таки свершается, – она, трусливо попытавшись обмануть судьбу, наставлена на свой путь – на соединение с мамой, отцом и братом. Ведь смешно же предполагать, что этот Селим воспылал к ней страстью, пусть и извращнной на ее взгляд, что мальчишка, чем-то похожий на ее брата, способен на какую-то серьезную привязанность к кому-либо. Пусть так. Let it be…Mother Mary comes to me, speakin that's the wisdom… Let it be.¹⁷

Она успокоилась, даже задремала, правда, видела во сне пожар во дворе своего дома, себя, мечущуюся в поисках воды, проснувшись, поняла, что от воды ей как раз нужно бы избавиться – мочевой пузырь просил освобождения. Нормально помочиться в ее положении было невозможно – она снова позвала, на этот раз Таслиму, и грозная горянка быстро откликнулась, открылся каменный люк в потолке земляной ямы, и Таслима, хорошо видимая на фоне светлеющего неба, присев на корточки, спросила:

– Ссать захотела? – Что-то мистическое, колдовское видела в Таслиме Жанна: куда она бежит, чего она хочет – Таслима видела точно.

«Это оттого, что она одноглазая, – подумала Жанна, – за второй глаз – интуиция». Она слышала на лекции по офтальмологии про такой эффект компенсации у слепых. На одноглазых это должно распространяться тоже, с коэффициентом минус 50.

– Да, хочу. Развяжи, пожалуйста, Таслима.

– А товар повезешь?

И она туда же.

– Нет, не повезу.

– Тогда ссы в штаны. Все равно, когда убьют, вонять будешь.

Она стала задвигать плоский камень, выразительно сверкая глазом, и Жанна, ясно восприняв смысл сказанного и согласившись с ним, испытала облегчение в прямом и переносном смысле.

Жанна успела высохнуть, когда люк открылся снова. Она увидела стоящих вокруг него людей – здесь был и Селим, и Ата, и еще один милейшего вида седобородый мужчина невысокого роста, похожий на пропагандистский портрет Хо Ши Мина. Жил он неподалеку от дома Таслимы, и Жанна часто его встречала. Он всегда широко улыбался ей при встрече и низко кланялся. Они поговорили о чем-то негромко, Селим поставил к краю ямы деревянную лестницу, по которой прытко спустился седобородый. Он развязал Жанну с проворностью, в которой, учитывая темноту, читалась устойчивая привычка к этому занятию.

Он направил Жанну к лестнице, используя для этого мягкие похлопывания ладонью по ее заду, все так же улыбаясь, придерживал лестницу, пока она поднималась.

Уже наверху она услышала рыдания, в которых узнала знакомый голос – он раздавался из все того же цеха-амбара, где днем раньше паковали порошок. Селим с застывшим выражением на лице, какое она помнила, только когда он вел в горы старый «москвич», крепко держа ее руку выше локтя, вел ее на этот крик, а чуть отстав, следовали за ними осанистый Ата и семенящий рядом седобородый. Попытку спросить у Селима, что происходит с Ваней, Селим пресек, до боли сжав Жаннину руку и даже не посмотрев в ее сторону, словно приглашая сосредоточиться на главном.