Тень ивы - [29]

– Визовики показывали мою подпись в приказе о нераспространении гостайны! Ты представляешь, Мара, Горбачев пускает Америку на наши ракетные установки, а у этих все еще гостайны!

– Они не имеют права, Иосиф! Это незаконно.

– Я так и заявил.

– А они?

– Согласились. Все у меня в кармане.

Вечером родители уезжали на железнодорожную станцию, где отмечались каждую ночь в очереди на контейнер, в который предполагалось загрузить все наиболее ценное – то, что паковал Михаил.

В это время к нему приходила Роксана, и он понимал, почему перестал мечтать о городке под названием Обершонау, где скоро будет жить их семья. Неважно, что Роксана вскоре может отправиться к ним. Само это «вскоре» пугало. Он укладывал бумаги, ездил в отделение полиции, в школу, в студию, но все это время имело смысл только как начало ночи, когда к нему придет Роксана. Невозможно было бы ничем заниматься, если бы не было этой ночи, ничего не имело смысла, если бы все не заканчивалось ночью, когда он снова мог обнять Роксану. Он гасил во всей квартире свет, включал магнитофончик, который оставался в СССР, кассету, которая тоже оставалась, и смотрел из темноты на подъезд, к которому она подходила.

«She would never say –

Where she came from…»⁶

Песня оставалась тоже, причем давно.

Он распахивал дверь перед самым движением ее руки в сторону дверной ручки и уже брал ее за руку, потом подхватывал на руки, делал круг по комнате. Не опуская ее на пол, он раздевал ее, причем она не заботилась о сложности исполнения этой операции, а вела свою тему: могла, например, обхватить его ногами и не разлеплять их или поймать его пальцы и целовать их. И дальше, когда она оставалась голой, он продолжал держать ее на руках, и именно так, надевая ее на себя, он вел этот танец к совместному пению. Они пели, возможно, и немузыкально, но искренне. Так, наверное, пели какие-то пещерные жители, когда не существовало языка, а танец, пение и разговор по душам являли собой одно действие.

Как можно было уехать и лишиться этого на день, на два, на месяц?

Они оба – и Роксана и Михаил – предпочитали считать так, как многие люди: несет с горизонта тучу, она неотвратима, но ведь она может пройти мимо. Стоит ли рассматривать вариант с ураганом, если и дождя может не быть?

Приговор суда действительно был решением, но совершенно иным. Не ураган над землей, а сама Земля ушла в бесконечность галактики, и Михаил с Роксаной оказались в безвоздушном пространстве, в черной непроглядной невесомости. Не лучшим было состояние родителей Михаила: когда судья произнес слова о взятии подсудимого под стражу в зале суда, Иосиф Моисеевич, оказавшийся в суде из любопытства, вскочил с места и закричал:

– Вы что, с ума сошли? Прекратите это немедленно!

Но тут же сел и прошептал:

– Пиздец, вот, дядя, и отьехали.

Активность по сборам перенаправилась в русло обжалования приговора. Но все работало против Михаила. То, что не было сделано до суда: характеристики с места учебы, грамоты за участие в фестивалях и конкурсах, спортивные медали и удостоверения, справки о «положительности родителей», – словом, вся эта бумажная дрянь для апелляции не имела никакого значения. Иосиф с удивлением узнал, что он, еще полгода назад влиятельный человек со множеством связей, не может найти более или менее грамотного юриста для ходатайств и контактов с судебными работниками. Он позвонил в столицу, в главк, где руководитель, замминистра, был знаком с самыми высокими начальниками в правоохранительных органах. При этом замминистра Копцов не однажды предлагал свою помощь в личных вопросах. Он представился секретарю, его соединили.

– Это который Пиднель? Перебежчик? Что ты еще хочешь выведать? – прогромыхало в трубке и длинные гудки.

Местные руководители, с которыми он, бывало, как депутат райсовета сидел в президиумах, вообще отказывались с ним разговаривать, не то что встречаться. Да и председатель горсуда, к которому он записался на прием, тоже выразился ясно:

– Вы человек, отказавшийся от своей Родины. А хотите, чтобы она проявила к вам снисхождение. Значит, для чего-то она все-таки вам пригодилась?

Постепенно ему стал ясен смысл этого приговора, который был, по существу, приговором ему, а не его сыну. Он боялся сказать об этом жене, но Мара, спасавшаяся от отчаяния в водке, к тому же в те времена чрезвычайно некачественной, поняла это после того, как в обжаловании приговора им отказали.

– Видишь, дорогой, они опять решили за нас, где нам жить.

Они обнялись и разрыдались, поливая слезами плечи друг друга.

Уже на следующее утро Мара отправилась в управление юстиции, узнавать, куда направили их Михаила, и увидела у дверей знакомую смуглую фигуру. Взглянув в спокойные глаза Роксаны, сдержанно поздоровавшейся с мамой ее возлюбленного, Мара поняла, что в этой хрупкой девочке живет огромная сила, которой так не хватает ей. Эта сила убеждала в том, что все, что происходит, не должно мешать главному, что живет в них и что только и важно для Михаила. Любовь к нему. С этого момента Мара и Роксана, не сговариваясь, сообщали друг другу важное, что касалось Михаила. Иногда ездили вместе, иногда порознь в колонию к Михаилу. Сначала – в очень близко расположенную, для несовершеннолетних, через четыре месяца, когда ему исполнилось 18 и его перевели во взрослую, – в соседнюю область.