Тень фараона - [34]

Когда я осторожно коснулся средоточия боли, новая ее волна едва не погрузила меня в прежний мрак. Нестерпимый жар затопил мою голову, и мне пришлось глубоко вздохнуть, чтобы не запаниковать, – так мне стало страшно.

Я попытался осознать происходящее. Удар, по-видимому, буквально проломил мне череп, и в этом месте что-то ритмично и болезненно пульсировало под моими пальцами. Не подвергся ли я редко проводимой операции по трепанации черепа, которой, как я слышал, гордились лучшие лекари Египта и на которую я никогда бы не решился даже в случае тяжелой болезни? Таково было мое первое впечатление.

После более тщательного обследования я обнаружил, что поверхность черепа цела, по меньшей мере за краями раны. Это меня немного успокоило, хотя я не мог быть уверенным, что на месте удара кости черепа целы. Сколько раз мы с Тутом и девочками, играя в лекарей, делали немыслимые операции!

Вместе с воспоминаниями ко мне понемногу вернулось сознание, и страх усилился.

Я огляделся. Я лежал на старой циновке. По крайней мере, у них хватило благородства не дать мне умереть на улице. Рядом со мной стояла глиняная миска с водой, которой я промыл рану, несмотря на жуткую боль.

Я заставлял себя размышлять. Кто мог похитить меня из дворца, кроме Тута и жрецов, которые могли пойти на это по его приказу?

Голова у меня раскалывалась от мучительной боли, и размышления давались мне с трудом. Все прояснилось, когда открылась дверь и появился Тут. Бледный, с темными кругами под глазами, он двигался медленно и неуверенно, как будто был здесь впервые.

– Как ты? – спросил он.

– Сам прекрасно видишь. Для того, чтобы поговорить со мной, не обязательно было проламывать мне голову. Если бы ты меня позвал, я пришел бы сам.

– Не строй из себя жертву! Ты с ней спал?

– Что? – Я бы вскочил от изумления, но мне удалось приподняться всего лишь на ладонь; при малейшем движении голова разламывалась от боли. Тут испуганно отступил на два шага, с трудом удержавшись на ногах, как будто у него кружилась голова. Я опустился на циновку, боясь вызвать его гнев, с которым был хорошо знаком. – Я просто молюсь вместе с ней на рассвете, как обычно. Делаю то, что должен делать ты.

– Мои осведомители говорят совсем другое.

– Неужели? Наверное, тебя потому и нет во дворце, что твои осведомители столько знают…

Тут горько усмехнулся:

– Мы с тобой как один человек. Я и моя тень, только тебе досталось все лучшее, а мне – все худшее. Тебе – любовь, мне – ненависть.

– Ты заблуждаешься, ты сам придумал эту ненависть. Ты слишком обидчив. К тому же я больше не твоя тень. Теперь ты сам похож на собственную тень.

– Тогда почему я не стал фараоном?

– Я тебе это уже сказал. Твой отец полагал, что ты еще не готов. Это было только его мнение, потому что царица никогда ничего ему по этому поводу не говорила. Не вставала между сыном и отцом. Нефертити не ненавидит тебя, она тоскует по тебе, как по сыну, которого всегда любила. Она чувствует себя виноватой и молится Атону с такой страстью, что если бы ты ее увидел в этот момент, то все бы понял. Ты должен дать и ей, и себе второй шанс. Ей – шанс вернуть твою сыновнюю любовь (и ничего другого, потому что она решила посвятить себя одному Атону), а себе – шанс забыть обиды и стать таким, как прежде. И тогда ты будешь фараоном. Не сомневайся, ибо таково слово бога. Она сама мне сказала, что царствует временно и мечтает оставить трон и посвятить себя служению богу. В этом твой путь, а не в том, чтобы противиться воле отца – взгляни на солнечный диск – вместе с разными подонками, которым ты приказал меня убить.

Тут неуклюже сел.

– Я бы хотел, чтобы все было как раньше.

Он выглядел таким измученным, что на него больно было смотреть.

– Тогда возвращайся и помоги нам. Отсюда ты едва ли сможешь править, скорее будут управлять тобой. – Я замолчал, потому что Тут закрыл глаза. Я приподнял его голову. – Ты хорошо себя чувствуешь? Смотри, у тебя под глазами черные круги и ты на ходу засыпаешь. Если мы обратимся к лекарю, то он, пожалуй, первым делом займется тобой, а потом уже мной.

– Я плохо сплю. Мне что-то дают от бессонницы, но наутро ужасно трещит голова.

– Всемогущий Атон! – воскликнул я. – Разве ты не понимаешь? Тебя пичкают дурманящими средствами. Они хотят подавить твою волю, чтобы тобой было легче управлять.

Он, подняв голову, недоверчиво посмотрел на меня.

– Я сам прошу их дать мне что-нибудь от бессонницы.

– Верно. Но откуда ты знаешь, что прежде они не дают тебе что-то, чтобы ты не спал?

Тут с досадой мотнул головой.

– Не знаю, что и думать.

– Тут, я всегда о тебе заботился. Позволь мне вытащить тебя отсюда и вернуть во дворец. Сам решай, когда это случится. Ты будешь волен делать что захочешь, никто не будет ничего за тебя решать, и мы будем рядом. Мальчики по тебе скучают.

– В самом деле?

– Да. Пойдем домой.

Он поднял голову.

– И ты не затаишь на меня обиду за то, что тебе проломили голову?

Я улыбнулся, хотя и через силу.

– Я узнаю, кто этот негодяй, и сам с ним разберусь. Мне кажется, ты этого не хотел, тебя вынудили отдать этот приказ. В любом случае, я не могу тебя ненавидеть, хотя ты это заслужил. Нас с тобой слишком многое связывает.