Темп - [33]

И конечно же какого-то там головокружения было недостаточно, чтобы эту веру разрушить.

В любом случае единственной разумной линией поведения с дражайшим Орландини было отпустить поводья: тогда тот постепенно забывал, что говорит он один. Его любимый стратегический прием, поддерживающий интерес публики, состоял в отточенных до блеска, произносимых вскользь невинным и в то же время не терпящем возражений тоном категоричных и слегка озадачивающих формулировок, которые разрывали внезапно наступившую тишину, образуя брешь в умах тех, кто тотчас начинал анализировать, казалось бы, бросающуюся в глаза, но всегда до этого ускользавшую от них истину.

В этот вечер Арам, естественно, не был настроен на диапазон такой музыки и отнюдь не жаждал проверять все эти лихие суждения, рискующие при дневном освещении утратить свой блеск. Однако поскольку это являлось одной из разновидностей терапии, ей стоило поддаться, подобно тем людям, что приезжают на уик-энды с сеансами йоги в Массачусетс или в Адирондакские горы и сидят там, созерцая своего гуру.

Благодаря этому — а у его приезда не было иной цели — позволяя уносить себя льющемуся потоку речи, столь же благотворному, как и поток рек-кормилиц, становящихся очагами жизни, он избавлялся от ощущений тоски в углублении под ложечкой.

Это вовсе не значит, что он отказывался вносить свою лепту или при случае подниматься вместе с волной, подавая реплики, задавая по ходу вопросы и даже делая вид, что внимательно слушает своего собеседника, без чего сцена могла бы вообще превратиться в фантасмагорию.

И все же сохранялось ощущение какой-то ватной, зыбкой, поглощающей звуки атмосферы, как если бы у него в ушах все еще стоял шум реактивных двигателей и как если бы он все еще находился в герметически закрытой капсуле подвешенным над облаками на высоте 30 000 футов. Именно подвешенным, и у него было такое впечатление, что он витает в воздухе и наблюдает откуда-то издалека этот развертывающийся на красном фоне небольшой балет одетых в белое и черное официантов, метрдотеля, других служащих ресторана.

В конце концов они оказались в лазурном погребке «Гиг» на третьем подземном этаже отеля: первый был отведен «мюнхенской» таверне, а второй — очень изысканному «Царевичу», где в этот вечер, как они могли заметить, проходя мимо, скрипки играли перед пустыми столами. Было и еще одно заведение — бар «Рамунчо», но он располагался за пределами главного здания, рядом с бассейном и финской сауной, и к нему, так же как и к этим сооружениям, вел коридор, проложенный под дорогой. Похоже, что бар не работал.

Если «Царевич» пустовал, а «Рамунчо» был на замке, то в «Гиге», напротив, была давка, полно народу. Очень тесно вокруг бара, посвободнее по окружности, а в глубине — отдельные кабинеты, где подавали только шампанское. При оформлении этих укромных мест художник, очевидно, думал о тех каприйских гротах, куда проникнуть можно только проплыв или проскользнув под скалой. Однако всё вместе немного походило на шикарный рыбный базар или на аквариум Трокадеро. Присутствующие не очень бы удивились, увидев за этими поддельными иллюминаторами шевелящих щупальцами осьминогов или морских коньков, танцующих свой брачный танец, отрепетированный, как балет в доме Капулетти или Изабеллы д'Эсте.[27]

Орландини уже несколько раз объявлял, что уходит. Что было бы очень мудро с его стороны, если его самолет, как он сам говорил, вылетал из Куэнтрена в первой половине дня и если вечером он хотел быть в Лондоне на открытии своего Конгресса. Ночь уже явно шла на убыль, а он не проявлял никакой спешки. Может быть, несколько отяжелел от ужина? Или действительно испытывал удовольствие от встречи с Арамом, поскольку видел, как тот подрастал в этих краях, играл когда-то на проходившей вдоль озера дороге, наконец, как взрослел от года к году под надзором Греты. Греты, которую «Ласнер-Эггер» использовал тогда по необходимости то в качестве детской воспитательницы, то при надобности — учительницы для какого-нибудь отпрыска богатых иностранцев, то для сопровождения властных или угрюмых, очень часто почти превратившихся в развалины пожилых дам, которых нужно было водить на прогулки либо в церковь.

— Время от времени я ее встречаю… она всегда спрашивает меня о тебе.

Арам тотчас отметил этот переход на «ты». Возможно, потому, что речь зашла о Грете, и потому, что в контексте их общих воспоминаний это вновь превращало его в гамена. Словечко с заметным налетом местного колорита. А еще он подумал, что Орландо не должен был бы в разговоре с ним затрагивать эту тему, и предпочел оставить его фразу без ответа.

Слишком поздно. Разве такое забудешь? Разве вычеркнешь из памяти навсегда инцидент, который случился вот тут, совсем рядом, в той части гостиничного парка, которая была раньше территорией Гравьера и где сейчас теннисные корты? В тот день Арам, которому вскоре должно было исполниться одиннадцать лет, застал их обоих, Грету и Орландо, в объятиях друг друга, непонятно, неистово сплетенными.

Какой удар, боже мой! Отвращение, ярость и отчаяние. По прошествии тридцати пяти лет тот инцидент должен был казаться нереальным, почти комичным, тем более что в данный момент они оба, Орландо и он, сидели в этой морской пещере, вроде бы похоронив его навсегда. И все же было бы лучше не ворошить прошлое.