Темный век. Трактирщик - [9]

Как я понял, это был ям, или, как его гораздо позже стали называть у нас в России — почтовая станция. Ну, помните, у Некрасова в стихах такая описана, в "Генерале Топтыгине". Скачут, допустим, куда-нибудь ханские гонцы, торопятся, однако же лошадь — не "мерседес", её загонишь — сдохнет. Вот и пересаживались на таких ямах вестники ханской воли с усталых лошадок на свежих и мчались себе дальше куда им требуется.

Однако привлекать к своей скромной персоне излишнее внимание местного "ограниченного контингента оккупационных войск" мне казалось совершенно ненужным и посему, миновав юрту с её обитателями, я направился к перевозу.

Переправочное средство представляло собой бревенчатый плот примерно пятиметровой длины с закреплёнными по бокам двумя лодками-плоскодонками. На плоту сидели с удочками двое пацанов лет тринадцати-четырнадцати настолько типичной славянской внешности, что на мгновение я ощутил себя вдруг очутившимся дома, возле известного всей рыбалящей ребятне заветного ерика. Но наваждение развеялось, как только я попытался обратиться к рыболовам с просьбой перевести на ту сторону. Немецкого языка пацаны явно не понимали, а попытки адаптировать мой русский с вкраплениями украинского к их старочешскому терпели одну неудачу за другой.

Однако пресловутый языковой барьер вовсе не помешал им торговаться так энергично о сумме оплаты, что, казалось, сумели бы вырвать лишние деньги даже у самого Плюшкина. Но на человека, который всё детство и отрочество провёл в Закавказье и имеет опыт тесного общения с продавцами тамошних базаров, где сядешь, там и слезешь. В конечном счёте я расплатился за переправу новенькой блестящей монеткой номиналом в пять копеек с драконом, прикалывающимся от копья святого Георгия.

Решив к обоюдному согласию все неясности по вопросу форсирования водной преграды и её справедливой оплаты, мы со старшим из хлопцев отвязали одну из лодок, и через полчаса я уже оставил реку за спиной и вновь устало зашагал по грунтовке навстречу приключениям.

Как всё-таки обидно, что кроме "своих двоих" никаким местным транспортом я пока не обзавёлся, да и вряд ли вскоре смогу это сделать. Скот здесь, как рассказывал Пепка, стоит весьма недёшево, а уж лошадь с телегой — не говоря уже о верховом коне! — по аналогии с нашим миром по цене не уступит неплохой иномарке. Вот и приходится, как когда-то моему дядьке в 1968-м, попирать чешскую землю подошвами русских солдатских сапог. В смысле — берцев, и скорее, учитывая место их производства — всё-таки белорусских, но тут важны не тонкости, а сам принцип.

"Вот помру я от чего-либо здесь: не проломят башку, так сам от какой-нибудь холерной дизентерии загнусь или на костре спалят в качестве колдуна (кстати, а при монголах ведьм с еретиками жгли или как?). Зароют хладный труп простого русского студента в ямку неглубокую, а лет через пятьсот-шестьсот найдут его, — в смысле — меня тогдашние местные "архиолухи": ну очень будут удивляться… А помереть с такими темпами не хитро: как ни спеши, а до города ещё шагать и шагать. Однако же топать ночью по данному "направлению, условно названному дорогой" — ну совсем не хочется. Ведь и вправду могут башку проломить робингуды кудеярычи здешние, и зверюшки проголодавшиеся прибежать вполне могут: те же волки… Оно мне надо? Оно мне не надо. Так что пора по-быстрому организовать себе место для отдыха".

Устроился на ночлег возле огромного валуна, притащенного сюда не иначе, как языком морены в один из ледниковых периодов. Судя по имеющемуся кострищу, вытоптанной площадке подле него и минимальному количеству хвороста в пределах досягаемости, я далеко не первый, кто решил скоротать здесь ночку. Место удобное, никто не спорит: на взгорбке, тыл отдыхающих прикрыт валуном, отлично просматриваются дорога и подходы с двух направлений. С четвёртой стороны, правда, метрах в ста раскинулись заросли кустарника, и что происходит за ними — не видать совершенно. Это минус. Но, опять же, как говорит мой братец, "во всём плохом есть что-то хорошее". В моём случае кусты не только затрудняют обзор, но являются источником дров для костра. Ночи ранней весной холодные, а застудить что-нибудь полезное лично у меня нет никакого желания.

Пока ещё солнце достаточно высоко, быстро развожу костерок с помощью линзы. Газ в зажигалке надо экономить, а то ведь даже бензиновые образцы появятся не раньше, чем в веке девятнадцатом. Я столько точно не проживу, так что случая купить ещё одну зажигалку не представится.

Подождав, пока костёр разгорится, направляюсь к кустарнику за хворостом. Притащил охапку, другую… А вот на третьей ходке, подбирая сухие ветки с земли — свеженаломанный-то кустарник горит плоховато, зато дыму от него столько, что к утру из меня неплохая копчёная ветчина получится, — вдруг слышу:

— Добрый пане, подаждь ясти убогим кметям во имя Йса, убо други дён гладно!..

Я сперва даже не понял, что не так. Выпрямляюсь, хватаясь за нож разворачиваюсь. По сторонам двое: парень помладше меня и мужик средних лет. Третий мужик стоит шагах в пяти позади них: то ли страхует, то ли ещё что. И как только подошли, что я не услышал?