Темный круг - [4]

Шрифт
Интервал

«Пробуждение». 1915, № 13.

В лесу

Как в древний храм, вхожу я в темный лес —
Под гулкие, пустынные вершины;
Как ряд колонн, под самый свод небес,
Восходят сосны-исполины…
Молитвенен их шепот в вышине…
И жутко мне безмолвие лесное…
И робко я молюся в тишине
Пред Неземным — создание земное…
«Пробуждение». 1915, № 19.

На закате

Жизни, жизни хочу я до муки, до слез,
Только жизни — ни злата, ни славы!
Пусть житейский поток много силы унес,
Много выпито горькой отравы;
Пусть весна отцвела, — лето страсти прошло, —
Осень желтые листья роняет, —
Солнце светлого дня уж за лесом зашло
И в закатных лучах умирает…
Но безумно хочу жизни, жизни одной:
Надышаться осенней прохладой,
Насмотреться на этот закат золотой
С тихой грустью и тихой отрадой!..
И последним лучам уходящего дня,
Без раздумья, по-детски, отдаться:
До последнего вздоха хочу наслаждаться
Этой жизнью недолгою я!..
«Пробуждение». 1915, № 21.

Искание Вечности

О Вечности тоскуя с давних пор,
Я жизни краткой не ценил мгновенья;
Я редко устремлял на землю взор,
Не видя в ней небес отображенья.
Я звал звезду, как друга, в тишине,
Когда земля спала в ночи пугливой,
Но видел я, как улыбалась мне
Звезда с насмешкой молчаливой.
Манил к себе я бледную луну:
Беззвучный смех ее мне был ответом.
Я уходил в тоске к земному сну
И вновь вставал, тоскующий, с рассветом.
Я в поле шел, где небесам простор,
И к солнцу очи поднимал с мольбою,
Но ослепляло солнце дерзкий взор,
Злорадно тешась надо мною…
Я к дали шел: каймою голубой
Она за лесом, вечная, сияла…
Я лес прошел, дремучий и сырой,
А даль коварно отступала…
И стало мне земных мгновений жаль,
И понял я, что Вечность мне чужая,
И я упал на землю, чтоб печаль
Утешила земля моя родная…
«Вестник Европы». 1916, № 5.

Молилась душа моя

Молилась душа моя… Пламень лампадный
На темные лики святых упадал.
Молилась душа моя… Глубокий и жадный
Я взор мой к суровым святым обращал.
Клубяся, дымилися дымы кадильные,
И гулкие песни — молитвы неслись.
Молилась душа моя… Слезы обильные
На плиты холодные жарко лились…
Молилась душа моя… Купола мглистого
Сумрак суровый пустынно темнел…
Молилась душа моя… свечи лучистые
Все погасали, и храм опустел…
Вышел последним я с горьким рыданием,
К звездному храму я взор устремил:
Горько молился я звездным мерцаниям,
Плакал о Боге, о Боге грустил…
«Вестник Европы». 1916, № 9.

«Я в темном круге будней и печали…»

Я в темном круге будней и печали:
Мучительно из тьмы моей смотреть
На призрачно-обманчивые дали,
И крыльев нет к обманам полететь…
Бескрылая душа моя убога,
Как сгнивший столб у брошенных дорог.
И если душ таких у Бога много,
Как жизнь скучна и как печален Бог!
1915

«Журнал журналов».1916, № 16.

«Звучит ручей певуче-монотонно…»

Звучит ручей певуче-монотонно…
Сосновый бор медлительно шумит…
Я в глушь иду… уж путь меня томит,
И на душе так призрачно и сонно…
Давно иду… Давно звучит во мне —
И шум ручья, и леса шум… и, странно,
Мне кажется, что это сном во сне
Моя душа томится неустанно…
Окончен лес. Иду простором я…
Дремотно-призрачны синеющие дали:
Не призрак ли и все мои печали
В печальном сне земного бытия?..

На кладбище

Ржавый мох покрыл немые плиты,
Надписей обычные слова.
К этим мхам давно пути забыты,
И шумит могильная трава
Шепотом печального забвенья…
Здесь — среди медлительного тленья —
Мне смешны все гордые слова,
Все порывы, смелые стремленья…
Шепотом великого забвенья
Мне шумит могильная трава…
«Ежемесячный журнал». Пг. 1916, № 11.

«Сладость стихов меня с детства пленила…»

<Е. Л. Кропивницкому >

Сладость стихов меня с детства пленила:
Волны созвучий и трепет волнений,
Чистого творчества тайная сила,
Радость святая живых откровений.
Словом «поэт» навсегда очарован,
В жизни одну избираю дорогу,
В панцырь стихов, словно рыцарь, закован,
К чистой поэзии светлому богу.
Пусть мне щитом будет верность призванью, —
Клятвой скрепленная в сердце сурово, —
Пусть мне конем будет — Правды исканье,
Метким копьем — вдохновенное слово.
25 апреля 1916 (Рукописный журнал Бима и Бома).

Монахиня

Потуплен долу взгляд. Иконное лицо.
Вся с ног до головы в смиренном одеянье.
На мраморе руки не заблестит кольцо.
Уста сомкнутые не разомкнет лобзанье.
Святая, строгая, немая красота!
Распятая Любовь — венок ее терновый
В немую скорбь навек сомкнул уста,
Но сладость горечи — на дне души суровой.

Нищий

Он стоит у церкви Вознесения
В дождь и вёдро, в холод и тепло.
На лице его покой смирения,
А во взгляде вспыхивает зло.
Смотрит он на публику нарядную,
На красивых девушек глядит.
Вижу я его тревогу жадную,
Чую всё, что в сердце он таит…
В церкви поп в блестящем облачении
Совершает таинство Христа,
А у церкви — чую — Вознесения
Темное таится преступление,
Как давно манящая мечта…
Сад Поэтов. Полтава, 1916.

Русская (Плясовая)

Над деревней сизый курится дымок,
За деревней ал-алеет вечерок,
По деревне пролетает ветерок…
По деревне пролетает ветерок…
Собралися парни, девушки в кружок:
Вот выходит в круг удалый пастушок…
Вот выходит в круг удалый пастушок,
Он заводит свой разгулистыйрожок…
Свистнул-гаркнул русский парень-ллясунок…
Свистнул-гаркнул русский парень-плясунок:
Шапку наземь, руки кольчиком в бочок,
Завертелся, закрутился, как волчок…
Завертелся, закрутился, как волчок…

Рекомендуем почитать
Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Говорит Черный Лось

Джон Нейхардт (1881–1973) — американский поэт и писатель, автор множества книг о коренных жителях Америки — индейцах.В 1930 году Нейхардт встретился с шаманом по имени Черный Лось. Черный Лось, будучи уже почти слепым, все же согласился подробно рассказать об удивительных визионерских эпизодах, которые преобразили его жизнь.Нейхардт был белым человеком, но ему повезло: индейцы сиу-оглала приняли его в свое племя и согласились, чтобы он стал своего рода посредником, передающим видения Черного Лося другим народам.


Моя бульварная жизнь

Аннотация от автораЭто только кажется, что на работе мы одни, а дома совершенно другие. То, чем мы занимаемся целыми днями — меняет нас кардинально, и самое страшное — незаметно.Работа в «желтой» прессе — не исключение. Сначала ты привыкаешь к цинизму и пошлости, потом они начинают выгрызать душу и мозг. И сколько бы ты не оправдывал себя тем что это бизнес, и ты просто зарабатываешь деньги, — все вранье и обман. Только чтобы понять это — тоже нужны и время, и мужество.Моя книжка — об этом. Пять лет руководить самой скандальной в стране газетой было интересно, но и страшно: на моих глазах некоторые коллеги превращались в неопознанных зверушек, и даже монстров, но большинство не выдерживали — уходили.


Скобелев: исторический портрет

Эта книга воссоздает образ великого патриота России, выдающегося полководца, политика и общественного деятеля Михаила Дмитриевича Скобелева. На основе многолетнего изучения документов, исторической литературы автор выстраивает свою оригинальную концепцию личности легендарного «белого генерала».Научно достоверная по информации и в то же время лишенная «ученой» сухости изложения, книга В.Масальского станет прекрасным подарком всем, кто хочет знать историю своего Отечества.


Подводники атакуют

В книге рассказывается о героических боевых делах матросов, старшин и офицеров экипажей советских подводных лодок, их дерзком, решительном и искусном использовании торпедного и минного оружия против немецко-фашистских кораблей и судов на Севере, Балтийском и Черном морях в годы Великой Отечественной войны. Сборник составляют фрагменты из книг выдающихся советских подводников — командиров подводных лодок Героев Советского Союза Грешилова М. В., Иосселиани Я. К., Старикова В. Г., Травкина И. В., Фисановича И.


Жизнь-поиск

Встретив незнакомый термин или желая детально разобраться в сути дела, обращайтесь за разъяснениями в сетевую энциклопедию токарного дела.Б.Ф. Данилов, «Рабочие умельцы»Б.Ф. Данилов, «Алмазы и люди».


Голое небо

Стихи безвременно ушедшего Николая Михайловича Максимова (1903–1928) продолжают акмеистическую линию русской поэзии Серебряного века.Очередная книга серии включает в полном объеме единственный сборник поэта «Стихи» (Л., 1929) и малотиражную (100 экз.) книгу «Памяти Н. М. Максимова» (Л., 1932).Орфография и пунктуация приведены в соответствие с нормами современного русского языка.


Невидимая птица

Лидия Давыдовна Червинская (1906, по др. сведениям 1907-1988) была, наряду с Анатолием Штейгером, яркой представительницей «парижской ноты» в эмигрантской поэзии. Ей удалось очень тонко, пронзительно и честно передать атмосферу русского Монпарнаса, трагическое мироощущение «незамеченного поколения».В настоящее издание в полном объеме вошли все три  прижизненных сборника стихов Л. Червинской («Приближения», 1934; «Рассветы», 1937; «Двенадцать месяцев» 1956), проза, заметки и рецензии, а также многочисленные отзывы современников о ее творчестве.Примечания:1.


Чужая весна

Вере Сергеевне Булич (1898–1954), поэтессе первой волны эмиграции, пришлось прожить всю свою взрослую жизнь в Финляндии. Известность ей принес уже первый сборник «Маятник» (Гельсингфорс, 1934), за которым последовали еще три: «Пленный ветер» (Таллинн, 1938), «Бурелом» (Хельсинки, 1947) и «Ветви» (Париж, 1954).Все они полностью вошли в настоящее издание.Дополнительно републикуются переводы В. Булич, ее статьи из «Журнала Содружества», а также рецензии на сборники поэтессы.


Пленная воля

Сергей Львович Рафалович (1875–1944) опубликовал за свою жизнь столько книг, прежде всего поэтических, что всякий раз пишущие о нем критики и мемуаристы путались, начиная вести хронологический отсчет.По справедливому замечанию М. Л. Гаспарова. Рафалович был «автором стихов, уверенно поспевавших за модой». В самом деле, испытывая близость к поэтам-символистам, он охотно печатался рядом с акмеистами, писал интересные статьи о русском футуризме. Тем не менее, несмотря на обилие поэтической продукции, из которой можно отобрать сборник хороших, тонких, мастерски исполненных вещей, Рафалович не вошел практически ни в одну антологию Серебряного века и Русского Зарубежья.