Темный круг - [2]

Шрифт
Интервал

Я искренно подумал, впервые ознакомившись с ним, угрюмо-прячущим свои поэтические сокровища где-то на окраинах шумного и бойкого литературного рынка: может быть, он?

И столь же искренно не удивлюсь, если близкое грядущее чеканно-радостно ответит мне:

— Да, он!


«Журнал журналов». 1916, № 16.


СТИХОТВОРЕНИЯ, ОПУБЛИКОВАННЫЕ В ПЕРИОДИЧЕСКОЙ ПЕЧАТИ

«Мне грустно оттого, что я еще так молод…»

<Н.Н. Яновской>[2]

Мне грустно оттого, что я еще так молод,
Но, как старик, давно живу былым;
Что, как старик, я чую смерти холод,
И жизнь моя безжизненна, как дым.
Бескрасочно уходят дни за днями, —
Что день, что год — однообразно пуст…
А где-то жизнь увенчана цветами,
И песнь любви звучит с певучих уст…
Как беден мир души моей усталой!
О, как остыл я к радостям земным!
Мне нечем жить: тепла в душе не стало;
Я лишь дышу, чуть греюся былым…

«Что жизнь напела мне в счастливые года…»

Что жизнь напела мне в счастливые года
Высоких дум, великих упований, —
Теперь давно лежит в гробу воспоминаний
И не воскреснет никогда.
И часто, мертвеца убрав цветами грез,
В глубокой тишине, в своем уединенье,
Над прахом дорогим пролью я много слез,
В них горькое вкушая утешенье…
Да, как на кладбище живет душа моя:
От жизни обнесен пустынною оградой,
Могильным сторожем живу угрюмо я,
Мерцаю бледною, могильною лампадой…
Ежемесячные литературные и популярно-научные приложения к журналу «Нива» на 1911 г., февраль.

Девушке

Она венок из васильков
Сплела во ржи густой, —
Из этих синеньких цветов
Невинности святой.
Но будет время, миг придет
Миг счастия и слез,
И жизнь сама венок сплетет
Ей из колючих роз.
И будет тот венок — любовь,
Что трепетно ждала, —
И заструится тихо кровь
По мрамору чела…
Ежемесячные литературные и популярно-научные приложения к журналу «Нива» на 1911 г., июнь.

«Осенний день. В саду, шурша, ложится…»

<Н.Н. Яновской>

Осенний день. В саду, шурша, ложится
Отживший лист на блеклую траву…
Душа грустит, душа былым томится…
И странно мне, что я еще живу!
Как призрачно все светлое промчалось!
Ужели был и юн и счастлив я?
Всем, всем былым, что в памяти осталось,
Как дальним сном, живет душа моя…
И мнится мне: засыпан я землею,
Но в тяжком сне еще мой страждет дух;
Что где-то жизнь проходит надо мною
И странно мой тревожит мертвый слух…
Порою, весь охваченный волненьем
Былой любви и радости былой,
Я жить хочу с безумством и мученьем,
Хочу кричать, что я еще — «живой»!
Ежемесячные литературные и популярно-научные приложения к журналу «Нива» на 1911 г., июнь.

«Зыблется сумрак вечерний… Теплые росы упали…»

Зыблется сумрак вечерний… Теплые росы упали.
Стелется призрачно-нежным пухом лебяжьим туман…
Озера воды уснули. Берега грани пропали.
Озеро стало безбрежным, как океан.
Нет ни поляны, ни леса: все окружилось туманом —
В нем расплылось, потонуло… Очи не ищут, не ждут…
Только в небесной пустыне звезды немым караваном
В Вечность идут…

«Летним зноем истомленный…»

Летним зноем истомленный,
Я вошел в тенистый лес:
Он прохладный, благовонный,
Мне раскинул свой навес.
Лег в траву я. В сладкой лени,
Тихо вежды опустил;
Сонный лепет томной сени
Слухом дремлющим ловил…
И душою на мгновенье,
На один блаженный миг,
Сладость вечного забвенья,
Смерти таинство постиг.
«Вестник Европы». 1912, № 5.

«Ты приснилась мне зыбкой и нежной…»

Ты приснилась мне зыбкой и нежной,
Как туман предрассветный.
Я любил безнадежно,
Я любил безответно.
Ты приснилась мне гордой, счастливой,
Но, как солнце, далекой.
Я любил молчаливо,
Я любил одиноко.
Ты приснилась в обряде венчальном,
Вся таинственно-белой.
Я любил так печально,
Я любил так несмело.

«Окна в сумраке синем давно…»

Окна в сумраке синем давно.
Мы затеплить свечу не спешим:
Нам в душе — хорошо и полно, —
Мы одни. Хорошо нам одним!
Пусть веселая жизнь прожита, —
Сумрак дни нашей жизни покрыл,
Но и в сумраке есть красота —
Нежный трепет невидимых крыл…
В наших взорах усталых печаль, —
Тихой грустью сомкнуты уста…
Но и в этой печали немой —
Красота!..
«Нива». 1913, № 34.

«Трепета света вечернего…»

Трепета света вечернего —
Чувства мои.
Отблески дня уходящего —
Думы мои.
Светлого облачка таянье —
Грезы мои.
Рос благовонных мерцание —
Слезы мои.
Ежемесячные литературные и популярно-научные приложения к журналу «Нива» на 1913 г., № 3.

«Я всё вечернее люблю, как смутный сон…»

Я всё вечернее люблю, как смутный сон,
Как нежно-смутный сон, что в детстве мне приснился:
Он жил в моей душе, мечтой заворожен,
И в тихий вечер он чудесно воплотился.
Когда дрожит звезда, не смея заблистать
В вечерней бледности небесных вод безбрежных,
Как я люблю ее, как ей хочу послать —
И слез моей любви и песен моих нежных!..
Когда в ночную мглу уйдет, померкнув, даль,
Как детских снов моих сиянье зоревое, —
Я шлю ей взгляд любви, я шлю мою печаль
И тихо ухожу в безмолвие ночное…
Ежемесячные литературные и популярно-научные приложения к журналу «Нива» на 1913 г., № 5.

«Вершинами ветер идет…»

Вершинами ветер идет;
В зыбких вершинах смятенье…
Здесь же — у мощных корней —
Сладостно-светлый покой.
В недрах глубоких души
Черпай святое смиренье:
Лишь на поверхности душ
Злоба с враждою глухой.
Ежемесячные литературные и популярно-научные приложения к журналу «Нива» на 1913 г., № 12.

«Года ушли. Туманами повита…»


Рекомендуем почитать
Переводчики, которым хочется сказать «спасибо»

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


С винтовкой и пером

В ноябре 1917 года солдаты избрали Александра Тодорского командиром корпуса. Через год, находясь на партийной и советской работе в родном Весьегонске, он написал книгу «Год – с винтовкой и плугом», получившую высокую оценку В. И. Ленина. Яркой страницей в биографию Тодорского вошла гражданская война. Вступив в 1919 году добровольцем в Красную Армию, он участвует в разгроме деникинцев на Дону, командует бригадой, разбившей антисоветские банды в Азербайджане, помогает положить конец дашнакской авантюре в Армении и выступлениям басмачей в Фергане.


Юный скиталец

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Петр III, его дурачества, любовные похождения и кончина

«Великого князя не любили, он не был злой человек, но в нём было всё то, что русская натура ненавидит в немце — грубое простодушие, вульгарный тон, педантизм и высокомерное самодовольство — доходившее до презрения всего русского. Елизавета, бывшая сама вечно навеселе, не могла ему однако простить, что он всякий вечер был пьян; Разумовский — что он хотел Гудовича сделать гетманом; Панин за его фельдфебельские манеры; гвардия за то, что он ей предпочитал своих гольштинских солдат; дамы за то, что он вместе с ними приглашал на свои пиры актрис, всяких немок; духовенство ненавидело его за его явное презрение к восточной церкви».Издание 1903 года, текст приведен к современной орфографии.


Смерть империи

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


И всегда — человеком…

В декабре 1971 года не стало Александра Трифоновича Твардовского. Вскоре после смерти друга Виктор Платонович Некрасов написал о нем воспоминания.


Голое небо

Стихи безвременно ушедшего Николая Михайловича Максимова (1903–1928) продолжают акмеистическую линию русской поэзии Серебряного века.Очередная книга серии включает в полном объеме единственный сборник поэта «Стихи» (Л., 1929) и малотиражную (100 экз.) книгу «Памяти Н. М. Максимова» (Л., 1932).Орфография и пунктуация приведены в соответствие с нормами современного русского языка.


Невидимая птица

Лидия Давыдовна Червинская (1906, по др. сведениям 1907-1988) была, наряду с Анатолием Штейгером, яркой представительницей «парижской ноты» в эмигрантской поэзии. Ей удалось очень тонко, пронзительно и честно передать атмосферу русского Монпарнаса, трагическое мироощущение «незамеченного поколения».В настоящее издание в полном объеме вошли все три  прижизненных сборника стихов Л. Червинской («Приближения», 1934; «Рассветы», 1937; «Двенадцать месяцев» 1956), проза, заметки и рецензии, а также многочисленные отзывы современников о ее творчестве.Примечания:1.


Чужая весна

Вере Сергеевне Булич (1898–1954), поэтессе первой волны эмиграции, пришлось прожить всю свою взрослую жизнь в Финляндии. Известность ей принес уже первый сборник «Маятник» (Гельсингфорс, 1934), за которым последовали еще три: «Пленный ветер» (Таллинн, 1938), «Бурелом» (Хельсинки, 1947) и «Ветви» (Париж, 1954).Все они полностью вошли в настоящее издание.Дополнительно републикуются переводы В. Булич, ее статьи из «Журнала Содружества», а также рецензии на сборники поэтессы.


Пленная воля

Сергей Львович Рафалович (1875–1944) опубликовал за свою жизнь столько книг, прежде всего поэтических, что всякий раз пишущие о нем критики и мемуаристы путались, начиная вести хронологический отсчет.По справедливому замечанию М. Л. Гаспарова. Рафалович был «автором стихов, уверенно поспевавших за модой». В самом деле, испытывая близость к поэтам-символистам, он охотно печатался рядом с акмеистами, писал интересные статьи о русском футуризме. Тем не менее, несмотря на обилие поэтической продукции, из которой можно отобрать сборник хороших, тонких, мастерски исполненных вещей, Рафалович не вошел практически ни в одну антологию Серебряного века и Русского Зарубежья.