Помолчали. Сверчки устилали ночь ажурными ленточками звуков, повторяя без конца один и тот же орнамент.
— Ты вот про баб сказал. Что я — красивый и старше. Я, Ромк, уже второе лето держусь. Те, что на уборку приезжают — ничего себе девочки, им это — в приключение. Я для них — Тарзан деревенский. Но дед мне еще три года назад рассказал, что может быть, скоро темный август. Его ведь не посчитаешь, сам приходит. А на следующее лето я уж все. Возраст…
— А я? Ты же мог один?
— Нельзя одному. Кто один уходит, может не вернуться.
— Я, Петька, все равно не пойму. К чему они тебе, эти виноградные девочки? Если тебе нормальные дать хотят?
Пестик рассмеялся тихо. Подышал глубоко, будто пил из ночи густое темное вино. Уже не стеснялся.
— Ром, чудила. Вот смотри. Раз почти в сто лет приходит темный август. И возраст совпал. И ты сказал сегодня. Я-то думал — городской, давно уж там кого трахаешь. И — ночь. И — Девочки Черного Винограда. А скоро осень. За ней — сто лет этого не будет. И — пропустить?
Ромка притих. В маленькую и короткую его жизнь, пошевеливая безмерными боками, вплывала, расталкивая мимоходом границы реальности, большая вечность. В которой счет не на дни — от выходных до выходных, и не на годы — от каникул до паспорта, а на столетия. Или — еще дальше?
Стукнуло и замерло сердце. Пересохло во рту.
— А другие? Знают?
— А у нас дедов-то почти нет. Такого возраста. Он всю войну прошел, везде ему удача. Старый совсем. Не болеет, веселый. А бабушка его моложе на тридцать лет! И, знаешь, как любит?
— И все из-за девочек этих? — Ромка вспомнил белозубого и смуглого Петькиного деда.
— Я так думаю.
— Так он говорил, или нет?
— Нет. Сказал, захочешь — сам пойдешь и все узнаешь.
— Тогда чего сидим?
— Того. Ты, если не хочешь идти, оставайся. А то я тебя, вроде как сманил. Там шалаш. Заночуй у дядь Юры. Уром я тебя разбужу. Если…
Сверчки плели и плели нежные кружевца стрекотания. Ветерок трогал тепленько мокрые шеи. Костерок у неразличимого дальнего шалаша колол правый глаз.
Ромка отвернулся от огонька. И, глядя в темноту по-над грядками, представил таинственных девочек. Собирают свой Черный Виноград, блестящими феечками снуя среди темной листвы. Смеются… Сказка. Но — страшноватая.
— Пестище, — сказал, — ага, вот я лягу и задрыхну. А ты пойдешь и не вернешься. Из-за меня. Нетушки. Вместе пойдем. А то — хитер, всех девочек — себе.
Пестик хмыкнул. Вскочил, довольный. Смеясь и пугаясь одновременно:
— Расселся. Пойдем, нам еще по виноградникам чапать. До самой рощи.
Полчаса молча пробирались по неровной земле меж раскидистых лоз — почти деревьев. Выдохлись. Пот заливал глаза, мочил потные щеки.
— Днем здесь кустишки — еле до колена достают, — дыша с присвистом, сказал Пестик. И сел с размаху. Уперся в землю рукой. Опустил голову.
— Все, не могу дальше.
Ромка испугался бубнящему голосу, затормошил друга, сам чувствуя тяжелую дрему — сесть бы рядом, так хорошо…
— Петь, не сиди, пойдем!
— Угу, — голова Пестика все ниже к коленям.
— Вот я тебе и пригождусь сейчас, пригодюсь, то есть, — Роман примерился и жестко пнул друга коленом под ребра. Попытался схватить за волосы. Пальцы скользили по стриженой макушке. Пестик вяло отмахивался.
— Да вставай же! — в отчаянии Ромка плашмя треснул того ладонью по голове. Заливаясь потом, потянул за плечи, помогая встать.
Топтались на дрожащих ногах, хватаясь друг за друга вялыми руками.
Сесть бы. Лечь. Вытянуться. Слушать, как гудят ноги. Как плывет голова.
Первую гроздь увидели одновременно. Черным водопадом с протянутой вперед ветки, оттягивая ее вниз — и двести узеньких лун — по одной на каждую продолговатую ягоду. Ахнули. Отцепились и пошли вперед, не сводя глаз.
— Я, кажется, раздумал насчет пенсии, — шепнул Ромка, — я, кажется, уже хочу такого винограда.
И прибавил шагу. Сжимая горячей ладонью прохладные пальчики. Тряхнул головой и поглядел недоуменно. На тонкую белую руку в своей руке. На девочку, тихо идущую рядышком. Ему по плечо. Вся белая, в какой-то рубашечке до колен. На светящемся личике — темные глаза и такие же темные губы. Темные волосы откинуты со лба назад и — Ромка скосил глаза осторожно — кажется, до самого пояса.
— Скоро придем, — сказала, сливая голос с песней сверчков, — отдохнете…
Ром закрутил головой, пытаясь увидеть Пестика. Нету.
Глянул на девочку. И отвел глаза, держа в них две узких луны в темных продолговатых глазах. Стукнуло сердце, толкнув в память темные точки сосков под полупрозрачной рубашкой. Зажмурился и тряхнул головой — выбросить увиденное. Чувствуя жаркую краску, что разливалась от глаз по лицу и ниже-ниже, стремительно — по животу к бедрам. Уцепился за беспокойство о друге и остановился резко, чуть разжимая руку — не дернуть пальцы девочки. Но и отпускать не хотелось.
— Где Пестик, Петя? — спросил хрипло, срывая голос в верха и убегая в шепот.
— Ты его услышишь…
— Чего услышу, я его видеть хочу! — мрачно заупрямился Ромка. И оглянулся.
Темные проходы, уставленные пальцами столбиков, черная листва держится за бледный бетон. И всюду — узкие луны, гнутые иглы лимонного золота — отраженные в выпуклых виноградинах. Горстями, водопадами…
