Темный август - [2]

— Чего? — Роман затоптался, разминая ноги и спину. Солнце краснело потихоньку, цепляя брюхом маковки тополей у дороги.

— Некогда рассказывать! Давай, а? Счас ведра оттащим, наврем чего, и потом уж я тебе…

Пестик танцевал от нетерпения, изгибая длинную спину, — шоркал по сыпучему драными кедами, пощипывал тонкие волоски на смуглом подбородке.

Гудок автобуса снова покатился по рядам, к ребятам и за них — дальше, отскакивая от темнеющих листьев.

— Ну, приключение же! — воззвал Пестик. И радостно, уловив колебания друга, схватил оба ведра, поволок навстречу красному солнцу. Ромка заспотыкался следом, глядя, как бьются кромки ведер о коричневые икры. Морщился. Сам целый день так же.

— Ну, ты можешь хоть… — и не стал продолжать. Все равно автобус вот он. А по локтям побежали мурашки — приключение… Пусть пока так.

— Тетя Шура, — стукнув о ступеньку пустыми уже ведрами, крикнул Пестик в автобусную дверь. В окна смотрели недовольные лица. Шура нехотя отклеилась от перегородки, над которой дразнила шофера вырезом платья. Обернулась, натягивая ситец по широким бедрам:

— Ну? — досадуя равно и на опоздание и на «тетю».

— Вы маме Ромкиной скажите, остались, хорошо? И деду. Мы — на бахчу, там птиц ловят сегодня. А утром — мы тут первые, еще по росе.

— Почем я знаю, может, мать ему не разрешает, — дернула подбородком в сторону Ромки. Девчонки на переднем сиденье захихикали.

Роман запламенел ушами и возненавидел Шурины жесткие волосы, убранные в растрепанный пучок, оплывающую шею, складочку меж коричневых грудей. Квадратные бедра.

— Ему? — величественно удивился Пестик и хмыкнул погромче, — да мы еще тем летом, сто раз уже…

Шура отвернулась, перегородив проход широкой спиной. Захлопнулись облезлые двери.

Ребята шли по тропинке, отделенной от дороги частоколом деревьев. Стемнело сразу, как только солнце, продравшись сквозь ветви, свалилось за траву. Фонари бросали под ноги ажурные тени. Редкие машины, размазывая свет фар, провозили музыку, разную.

Пестик рассказывал. Запинаясь и подбирая слова. Взмахивал иногда тонкой рукой, приостанавливался, засматривал Ромке в лицо — бесцветное в свете очередного фонаря.

— В этом году — темный август. Дед говорил — очень редко так. Следующий только для наших с тобой внуков, когда им по пятнадцать-шестнадцать будет.

— И что?

Пестик помолчал. Сказал, стесняясь:

— В темном августе вызревает черный виноград на заброшенном винограднике, за бахчами. Всего пару недель он там. Ночами. А потом пропадает куда-то. Осыпается, что ли.

— Ух, ты! Надо было ведро взять, или пакет какой.

— Нельзя его есть.

— Блин, Петька, че ты крутишь? Зачем мы тогда?

Свернули на грунтовку, что уходила с асфальтовой дороги в бахчи.

Шли в почти черном пространстве. Узкая луна подталкивала в спину, заставляя наступать на собственные размытые тени. Ночь висела перед глазами нагретой водой. Лишь к земле расслаиваясь — на еле видную светлую дорогу, еле видные тёмные грядки с булыгами зреющих важно и молча арбузов. Но стоило присмотреться к чему, нагоняла под взгляд темную воду. Прятала. От призрачности насмотренного у Ромки закружилась голова. Шатнуло. Пестик придержал его за плечо:

— Не смотри прямо. Так, верхами.

— Ага.

— Темный август, — сказал Пестик.

И Ромка вспомнил череду одинаковых жарких дней, ожидание свежести… Но ветер приходил теплый, лапал ватными ладонями потные лица. Жестяночки цикад — закроешь глаза и кажется — весь мир из них — множатся точками, множат одинаковые звуки. Степь с травой, высохшей до комариного звона, — каждый стебель, истончаясь, превратился к макушке в стоящую торчком леденцовую нитку, — глянешь — дымка плывет над землей.

Вечера, томящие душу неправильностью своей — солнца нет, но зной потемнел и остался, заливая двор, стол с чашками. Не тень, не свежесть, просто — ночь. Ждущая терпеливо, когда ляжешь, чтоб навалиться сверху, выжимая щекочущий пот — по бокам, по бедрам — к влажной простыне.

Лишь утра — ранние, серые — свежи отрадно за пару часов до восхода. Но кто видит и пьет их, сморившись жарким сном? Деревенские, да, конечно. И рыбаки. Но не дачники, что ворочались неспокойно, и после — незаметно, во сне, вплывали в эту свежесть — отдохнуть.

Горячий кисель дней утомил зеленые еще листья, закаменевшую землю. Все медленное, тихое…

Темный август…

Впереди зачернели виноградники. Бледные пальцы столбиков покосились в разные стороны.

— Здесь заброшено все, — сказал Пестик, — давай передохнем, духота.

Сели на обочине. Ромка потянулся, похлопал теплый глянец небольшого арбуза.

— В темном августе, — сказал Пестик, — на дальнем краю виноградника можно встретить Девочек Черного Винограда…

— Чего-о?

— Так дед говорит. И еще. Их увидеть могут лишь юноши, не знавшие женщин. Но уже хотящие их.

— Загнул!

— Сам просил рассказать! — разозлился Пестик, — это ж не я так, а дед. Хочешь по-другому? Чуваки, что еще телок не трахали, но дрочат ночью на одноклассниц. Так понятно?

Ромка покраснел до пота, маясь неловкостью фразы из дневного, мальчишечьего — здесь, среди призрачного ночного зноя.

— Ну, извини, дурак я. Не буду больше.

— И не будь. Ведь пошел со мной? Пошел ведь? Вот и…