Темные зеркала. Том 2 - [53]

Он ступил на тротуар, и чуть не потерял сознание. Пестрота и грохот душной волной текли по улицам. Деревья дрожали в зыбком мареве, словно вращались вокруг своей оси, словно вращались вокруг улицы, и улица тоже мелькала в навязчивом кружащемся танце. В тонкую иглу свернулась она вдруг и с болью впилась в мозг. Макс заблудился. Странное дело – тысячи раз проходил он здесь, знал каждый закоулок, и вот теперь, ослепнув, не мог узнать дорогу, не мог узнать дома и магазины. Он покрутился на месте и решил просто идти вперед и вперед, не замечая, как смотрят на него глаза встречных. А смотрели они по-разному, смотрели с недоумением, с отвращением, словно видя в нем наркомана, смотрели мимо и равнодушно.

Он шел, вслушиваясь в стук своих туфель по асфальту, в ритмичном этом стуке угадывалась какая-то полузабытая мелодия.

И тут что-то огромное, живое и влажное дохнуло ему в лицо. Он поднял глаза и увидел огромную чашу, наполненную сверкающей кровью. Видение завораживало, манило, звало и дышало.

– Боже мой, – вспомнил Макс, – это же море!

Он стоял на пустом пляже, а заходящее солнце красило блестящую, изрытую оспинами поверхность в красный цвет. Медные волны подкатывали к ногам и уходили обратно, становясь аспидно-черными, и уносили с собой тонкий слой песка, чтобы через мгновение вернуть его снова.

Макс нагнулся и зачерпнул ладонью воду, осторожно лизнул кончиком языка, подумав, что вода должна быть соленой. Она и была соленой с явным металлическим привкусом. И Макс узнал, что это все-таки кровь, и остановился перед дилеммой – жить или умереть, уничтожиться сейчас или дождаться чего-то, что должно случиться потом.

Знакомое ощущение чьего-то присутствия заставило его содрогнуться, Макс оглянулся. Вокруг не было ни души, однако, кто-то следил за ним и даже знал его мысли.

– Солярис, – сказал себе Макс. – Море. Оно чувствует и знает меня, оно знает все...

И он начал говорить. Не разжимая губ, не вытирая слез, он молил море и солнце об огромном, не знающим границ, счастье. Он просил, и волны согласно кивали ему в ответ. И смывали копоть с души и глаз, и все становилось четче и ярче, и напоминало японскую гравюру. И это было счастьем...

В маленьком парке двое играли на волынках. Нет нелепее зрелища, чем человек, прижимающий к животу надутый мешок с рогами. Но, как ни удивительно, звуки, рождаемые этими бесформенными монстрами, были слаженными и гармоничными.

Мужчина, стоящий неподалеку, не слушал музыку. Он назойливо пожирал Макса глазами, и постепенно подбирался поближе.

– Do you speak English? – с жутким русским акцентом спросил он.

– Я говорю по-русски, – ответил Макс.

– Я тут живу неподалеку. А не зайти ли нам выпить кофе?

– Пошли, – устало ответил Макс, чувствуя, что ему все равно, куда и с кем идти.

Соленый вкус моря и теплая флейта фавна у губ...

– Привет, Марго! Заждалась? Ты сейчас, конечно, начнешь спрашивать: где был? отчего так поздно? чем это от тебя пахнет? Нет, мы не будем разыгрывать семейную сцену, мы же интеллигентные люди. Да, собственно, из-за чего разжигать сыр-бор? Ничего же не случилось. Я вернулся. Поздновато, конечно, ну так что ж?

Сейчас умоюсь, выпью кофе вместе с тобой, и расскажу тебе все по порядку. Буду работать и рассказывать.

Хотя писатель у нас ты, а не я, ты ведь ничего не пишешь в последнее время. Я всегда знал, что для того, чтобы писать, ты должна быть глубоко несчастна. Это твое главное условие. А сейчас, Марго, ты счастливейшая из смертных, поэтому и не пишется, да?

Но я сделаю для тебя все. Я подарю тебе новые сюжеты. У меня здесь просто кладезь идей, в моей усталой голове. Смеешься? Почему ты меня всегда слушаешь с этакой полуулыбкой на лице? Разве я смешон? Да, знаю. Старею, и становлюсь слишком болтлив. Милая моя, мне уже двадцать семь – уже недалеко до глубокой старости и полного маразма. Помнишь, что ответил тебе Карабанов, когда ты сказала ему: “Ради всего святого, Монтрезор!” Это ведь из Эдгара По, верно? Из такого омерзительного рассказика “Бочонок амонтильядо”? (Никогда не понимал твоего увлечения этим автором. На мой вкус, он слишком мрачен.) Так что же тебе ответил Карабанов? Он произнес сакраментальную фразу: “Мне уже двадцать семь лет, а вы меня обзываете каким-то Трезором”. Мрачный Эдгар По и дремучий Карабанов – неплохая парочка. Да и я сам, наверное, не слишком светел. Ни в прямом, ни в переносном смысле.

Был сегодня на пляже – он пуст. Серый его песочек оживляют только дохлые медузы, живописно разбросанные там и сям. Еще черные флажки, но это уже творение человеческих рук. Искусство, так сказать, имеющее утилитарное назначение. А значит все это, что купаться запрещено. Не скажу, чтобы очень-то и хотелось. Море сегодня отливало бледным пузом мертвой рыбины. “Словно смысл ушел, словно мысль ушла”. М-да! Так вот, на берегу стоял давешний нищий – я тебе о нем рассказывал – уже без гипса, зато на плече у него сидела белая крыса и что-то жевала. Он неотрывно смотрел на флажки, и казался в полумраке маленьким черным призраком.

– Купаться нельзя, – вдруг обернулся он ко мне, – прорвало канализацию где-то там. – Он махнул рукой в сторону города. – А когда ее починят, то все равно будет нельзя.