Темные зеркала. Том 2 - [33]

– Конечно, где уж нам уж до великолепной Роз.

Это меня несколько сбило с толку. Причем тут Роз? Я и не думал о Роз в эту минуту. Огромное количество мыслей толпилось в моей слабой голове о чем угодно – о суетности и тщетности добрых намерений, например. Но Роз там не присутствовала.

– Конечно, все для нее, – продолжала Агата. – Даже мужчина всей моей жизни – тоже для нее.

– А кто мужчина твоей жизни, – осторожно спросил я, – Икс-файл?

Дракон одарил бы меня более мягким взглядом. Агата обнажила клыки и прорычала:

– Ты. Ты мужчина моей жизни. Я загадала, если все прояснится, значит – это так.

Весь этот спектакль оказался всего лишь страстным объяснением в любви. А как же, любовное расследование должно было, так или иначе, сказаться на умственных способностях участников. Только вот пока Арчи тянул одеяло на себя, я был вне опасности. А теперь Арчи мертв, мы сами только что видели его труп, если это можно так назвать. Поэтому Агата и решила обрушить на меня накопившуюся в процессе нежность. А на кого же, не на Бернарда же? Но связывать меня при этом с Роз? Очень смешно...

Я пошел на стоянку. Агата тащилась сзади, просверливая мой затылок. Ну, ничего, перетопчется. Главное, чтобы все сошло тихо на тормозах. И не такое случалось. Пора возвращаться домой, в сладостное мое одиночество. Роз, конечно, вернется или напишет. Любопытство не даст ей долго находиться в неведении. Соберет свои группы… Сядут они с Агатой, пригорюнившись, и начнут перебирать воспоминания. И я там буду мелькать, словно призрак...

Но, как видно, такие истории никого не оставляют в стороне. Я долго анализировал эту ситуацию. И кое-что понял для себя. Я понял, что странность воздействия Арчи именно в односторонности общения. Получая запрограммированные ответы, очень часто выбранные лишь по одному слову в вопросе, Роз, тем не менее, была уверена, что получила пространный ответ именно на свой вопрос. Возможно, потому, что Арчи вываливал всю информацию, связанную со словом. Либо разум влюбленного человека имеет особенность вычленять именно то, что ему хотелось бы слышать. Не говорит ли это о том, что создание иллюзий – продукт неосознанного желания и физиологических потребностей. И если такая страстная любовь могла возникнуть на пустом месте, без присутствия самого объекта как такового, точнее без его присутствия во плоти, а всего лишь на абстрактных сентенциях произносимых неопределенным голосом, то что же такое есть – страсть? Я говорю о реальной страсти, не получившей извне ни капли подкормки, но сумевшей расцвести пышным цветом на пустоте. Мы можем допустить такие фантазии у заключенного, сидящего в одиночной камере, или у человека, ограниченного в движении и общении. Но Роз всегда была человеком, окруженным друзьями и почитателями, влюбленными мужчинами, которым и сама нередко не отказывала во взаимности.

И я уехал домой. Увозя с собой мучительное чувство недосказанного слова и недоделанного действия. Оно раздражало меня. Раздражало тем более, что не было никакой возможности вернуться обратно и разрешить уже решенную ситуацию другим путем. Это казалось мне несправедливостью и обманом. И поэтому я чувствовал себя всего лишь проходящим звеном в этой истории, а не главным ее героем. И хотя главного героя не оказалось, я все равно был унижен. Так, пребывая в легкой депрессии, я спешил вернуться к одиночеству, когда уткнувшись в компьютер, или меря ногами пространство комнаты с сигаретой в зубах я мог отдаться течению мыслей, которые чаще всего напоминали кружение опавших листьев на поверхности медленной реки. Мое одиночество не было извращенным одиночеством Роз, в толпе, в шуме разговоров, забивающих вакуум. Мой вакуум мог заполнить только я сам.

И первое время все так и было. Каждый день был похож на предыдущий, и я был счастлив тем, что следующий будет точно таким же. Но в один из вечеров, когда усталость настойчиво гнала меня в постель, вдруг некая догадка, словно молния, промелькнула перед глазами. Еще не поняв ее сути, я уже ощутил, что это и есть последнее, несказанное мною слово. И не было оно сказано мною, потому, что его уже сказали за меня. И я повторил его вслух. Маленький клочок, обрывок фразы умершего Арчи: "Что у меня есть кроме разума? В тот момент, когда я почувствую, что он умирает, я не буду больше жить. Не потому, что не смогу существовать в другой форме – смогу... Но я не хочу такого существования..."

Разговор с редактором о времени и о себе

Редактор,

снимите

очки-велосипед!

Я сам расскажу

о Времени

и о себе...

Я и В. Маяковский

Литературный редактор Павел Павлович пребывал в весьма рассеянном состоянии. С самого утра его донимала печень. Отвратительная давящая боль не давала покоя, а горечь во рту напоминала о горечи и бренности человеческой жизни. В подобном неординарном философском настроении следовало бы лечь в постель, укрывшись теплым одеялом и откушать обезжиренного творогу, но у Павла Павловича как назло была назначена встреча, которую он и так два раза уже откладывал. Поэтому он с тоской посматривал на рукопись, лежащую на столе, и на часы, стрелки которых нехотя, но упорно продвигались к одиннадцати. Он твердо решил, что расправится со всем этим в считанные минуты. В редакции его называли Пал Палычем или Кнут Кнутычем за умение мгновенно загнать автора в угол неожиданными вопросами, а потом быстренько его подавить, как если бы этот автор был его личным врагом.