Темные времена. Как речь, сказанная одним премьер-министром, смогла спасти миллионы жизней - [63]

.

И снова, находясь на грани поражения, Черчилль, говоривший абсолютно искренне, использовал все приемы из своего арсенала и продемонстрировал мастерское владение риторикой. А ведь у нас есть все основания предполагать, что речь эта сложилась у него в голове буквально за минуты до выступления и времени на редактирование просто не было.

Что же это означало? Уинстон принял решение. Он решил больше не выжидать, а нанести превентивный удар по любой кампании в поддержку плана «европейского мира», проводимого Галифаксом. Черчилль решил рискнуть отставкой министра иностранных дел, а вместе с ней и возможностью вотума недоверия самому себе. Он решил, что, несмотря на все веские и убедительные аргументы против такого решения, Британия будет продолжать сражаться. Он вернулся к своей исходной позиции, но теперь в полном осознании низких шансов, серьезной опасности, высокой цены и многочисленных жертв, которые ожидали страну впереди.

Ему не пришлось долго ждать, чтобы убедиться, что его слова достигли цели. Реакция была мгновенной.

В мемуарах о Второй мировой войне, Their Finest Hour («Их звездный час»), Черчилль вспоминал о реакции кабинета с гораздо большим вкусом, чем другие участники той встречи, описавшие ее в своих дневниках: «Мое заявление вызвало бурную реакцию, которая, учитывая состав присутствовавших на заседании – 25 опытных политических и парламентских деятелей, представлявших до войны различные точки зрения, будь они правильные или неправильные, – поразила меня. Многие из них, вскочив с мест, подбежали ко мне с возгласами похвалы. Нет никакого сомнения, что, если бы я в этот момент проявил колебания в руководстве страной, меня вышвырнули бы из правительства. Я был уверен, что каждый министр готов скорее быть убитым и потерять всю свою семью и имущество, чем сдаться. В этом отношении они представляли Палату общин и почти весь народ»[419].

Когда в семь часов вновь собрался военный кабинет, Черчилль вспоминал ту встречу с министрами с глубоким чувством облегчения и удовлетворения. Он обратился непосредственно к Галифаксу. «Министры не обеспокоены положением Франции, но выразили глубокое удовлетворение, когда он сказал им, что мы ни при каких обстоятельствах не откажемся от борьбы. Он не помнил, чтобы когда-либо прежде люди, занимающие столь высокое место в политической жизни, выражали свое мнение так эмоционально и единодушно»[420].

Галифакс и Чемберлен все поняли. Даже их общая отставка не могла более поколебать лидерское положение Черчилля. Премьер-министр одержал победу: они не ожидали, что министры настолько настроены на борьбу.

Черчилль обошел своих противников с флангов, выиграл на всех фронтах. Ни Галифакс, ни Чемберлен на том заседании даже не заикались о возможностях мирных переговоров между Лондоном и Берлином.

Лорд Галифакс, гордый человек, признал свое поражение молча. Он не описал в дневнике тех заседаний. Большинство историков полагает, что он писал дневник для чужих глаз и не стремился точно отразить события. Галифакс сделал такую запись: «На заседании кабинета в четыре часа обсуждали обращение французов к нам с тем, чтобы мы попытались повлиять на Муссолини. Мы решили, что это совершенно тщетно, поскольку подобные попытки уже делались и Муссолини категорически отказался прислушаться к последнему обращению Рузвельта»[421].

Черчилль уцелел. Он пережил период неопределенности. О вотуме недоверия речи больше не шло. Несмотря на все попытки загнать его в угол, он сумел своей речью справиться с угрозой обернуть его слабости против него. Сила его слов и убежденность, с какой он их произносил, снова спасли его. Как он вспоминал об этом дне: «Весь наш остров был охвачен грандиозным порывом»[422]. И хотя тяготы и испытания страны еще только начинались, Черчилль знал, что может рассчитывать на поддержку коллег и народа в продолжении борьбы.

Прежде чем лечь спать, он позвонил Полю Рейно и подтвердил, что Британия не пойдет на переговоры и продолжит сражаться – даже в одиночку, если потребуется. Но он призвал французов сражаться рядом с ним.

Среда, 29 мая 1940

ЭВАКУАЦИЯ ИЗ ДЮНКЕРКА ИДЕТ СО СКОРОСТЬЮ ДО 2000 ЧЕЛОВЕК В ЧАС. БОЛЕЕ 40 000 СОЛДАТ УЖЕ БЛАГОПОЛУЧНО ВЫСАДИЛИСЬ В БРИТАНИИ.

ЛЮФТВАФФЕ ОБРУШИЛО НА ДЮНКЕРК ВСЮ СВОЮ МОЩЬ. ПОТОПЛЕНО ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ СУДОВ.

ТВЕРДЫЙ ОТВЕТ ЧЕРЧИЛЛЯ ФРАНЦИИ ПОБУДИЛ РЕЙНО ПРОДОЛЖАТЬ БОРЬБУ И СРАЖАТЬСЯ, СКОЛЬКО БУДЕТ ВОЗМОЖНО.

10. «Мы будем драться на наших берегах»

Насколько все меняется, когда разум спокоен! Утром 29 мая Черчилль проснулся полным сил, совершенно новым человеком.

Еще в постели он узнал, что его послание к Рейно о том, что Британия не будет обращаться к Италии с целью мирных переговоров с Германией, переданное Полю Рейно генерал-майором сэром Эдвардом Спирсом, офицером личной связи между Рейно и Черчиллем, возымело «магическое действие» на французского премьера. Это «явно укрепило внутреннюю убежденность [Черчилля] в правильности выбранного курса, после чего он наложил однозначное вето на все дальнейшие коммуникации с Римом»[423]. Стоический и позитивный язык, выбранный Черчиллем не только для этого послания, но и для встречи с министрами кабинета, помог преодолеть пораженческие настроения, усилившиеся в последние дни. Теперь он знал, что самое мощное оружие для спасения Британии – это надежда.