Темные времена. Как речь, сказанная одним премьер-министром, смогла спасти миллионы жизней - [64]

Памятуя об этом, он отправил министрам кабинета и высшим политикам записку с грифом «совершенно секретно»: «В эти тяжелые дни премьер-министр будет весьма признателен своим коллегам в правительстве, а также ответственным должностным лицам за поддержание высокого морального состояния лиц, их окружающих, не преуменьшая серьезности событий, но выказывая уверенность в нашей способности и непреклонной решимости продолжать войну до тех пор, пока мы не сокрушим волю врага, желающего стать властелином всей Европы.

Нельзя допускать и мысли о том, что Франция заключит сепаратный мир; однако, что бы ни случилось на континенте, мы не можем сомневаться в нашем долге и непременно должны использовать все наши силы для защиты острова, империи и нашего дела»[424].

После этого почти шекспировского призыва военный кабинет собрался на утреннее заседание в 11:30. Теперь лорд Галифакс даже не пытался изменить настроение Черчилля и других министров. Но он известил их о телеграмме британского посла в Риме. Телеграмма подтвердила то, чего многие ожидали. В ней говорилось: «Вступление Италии в войну неотвратимо, сомнения остаются только в дате. Возможно, это произойдет в течение недели, может быть, позже, но можно с уверенностью сказать, что месяцами задержка более не исчисляется». В ответ послу было сообщено: «Если Италия хочет войны, мы ответим на нее войной. Ответственность будет лежать исключительно на синьоре Муссолини»[425].

Это были не единственные неприятные[426] новости, ожидавшие членов кабинета. Сорок тысяч солдат уже были эвакуированы в Британию из Франции, но военный совет не знал, сколько еще удастся спасти. Немецкие бомбардировщики практически полностью разрушили порт Дюнкерка и потопили несколько кораблей, которые теперь блокировали вход в гавань другим судам.

Лорд Горт прислал телеграмму с просьбой дать определенные инструкции, какие действия он должен предпринять в крайнем случае[427]. Черчилль подтвердил, что генерал получил приказ продолжать боевые действия с целью выиграть время для эвакуации максимально возможного количества войск и нанесения максимального ущерба немцам[428]. Но тут Галифакс, все еще стремившийся спасти как можно больше жизней, озвучил свою тревогу.

Разногласия предыдущих дней создали между премьер-министром и министром иностранных дел глубочайшую пропасть. Подтекст новых разногласий явно был связан с позабытым вопросом мирных переговоров. Лорд Галифакс остался при своем мнении: нет ничего героического в сражении насмерть, и нет бесчестия в том, чтобы стратегическими усилиями или отступлением спасти жизни солдат. Черчилль ответил, что Галифакс говорит абсолютно очевидные вещи. Разумеется, в отчаянной ситуации любой отважный человек, в отсутствие однозначного приказа, предписывающего обратное, будет руководствоваться собственными соображениями, поэтому он предпочтет не корректировать инструкции лорду Горту[429]. Это не нуждалось в разъяснении: командующий, который находится в столь отчаянных и тяжелых обстоятельствах, как лорд Горт, не должен стоять перед тяжелым выбором между сопротивлением и капитуляцией[430].

Посредником выступил Чемберлен – за последние несколько дней ему не раз приходилось брать на себя эту роль. Он сказал, что вполне возможно, что лорд Горт сумеет правильно истолковать полученные инструкции: он должен сражаться до последнего человека, в каких бы обстоятельствах ни оказался. Если линии связи между экспедиционным корпусом и правительством будут перерезаны, он не сможет запросить последние приказы. В качестве компромисса Чемберлен предложил разъяснить отданный приказ, дополнив его словами о том, что Горт должен продолжать боевые действия до тех пор, пока у него сохраняется связь с правительством его величества, а если линии связи будут перерезаны, он может руководствоваться собственным суждением относительно того, как долго следует продолжать сопротивление. Клемент Эттли счел подобную оговорку оскорбительной для достойного генерала, который и без того все прекрасно знает: «Лорду Горту следует позволить руководствоваться собственным суждением в случае, если линии связи окажутся перерезанными, а он сам будет отрезан от моря и в обстоятельствах, в которых дальнейшее сопротивление не будет более наносить ощутимого ущерба Германии». Энтони Иден поддержал Эттли. В завершение утомительного заседания Черчилль сказал: «Приказ, отправленный лорду Горту, не должен создавать впечатления, что войска уже лишены надежды на спасение и должны продолжать сопротивление, не имея ни провианта, ни воды, ни боеприпасов». Он «предложил отправить телеграмму с приказом, скорректированным по предложению [Эттли]»[431].

В дневнике Кадоган записал, что заседание кабинета превратилось в «ужасное обсуждение того, какие приказы следует отправить Горту. УСЧ [Черчилль] довольно театрально настаивал на своем. Возражали ему, как всегда, НЧ [Чемберлен] и Г [Галифакс]. Боюсь, отношения их вскоре станут очень напряженными. У Уинстона есть серьезный недостаток – склонность к театральности»[432].

Совершенно ясно, что Черчилль стал бесспорным лидером. Он больше не боялся, что партия его не поддержит, и был убежден, что нация верит в него. Он был полностью собран и более не сомневался в выбранном пути. Черчилль излучал новую уверенность: он знал, что сможет отвести опасность от страны. Если остальные видели лишь цифры спасенных из Дюнкерка, Уинстон верил, что их будет еще больше. Задуманная им операция «Динамо» только начиналась, Если другие боялись, что Франция вот-вот капитулирует, он верил, что сможет удержать ее от этого шага решимостью и надеждой.