Темные времена. Как речь, сказанная одним премьер-министром, смогла спасти миллионы жизней - [51]
Лорд Галифакс более не мог молчать. Уверившись в своей правоте, он со всей определенностью заявил кабинету: «Мы должны признать тот факт, что теперь речь идет не о полной победе над Германией, а о сохранении независимости нашей собственной империи»[317]. Продолжение объявленного Черчиллем крестового похода за победу любой ценой становилось равносильно самоубийству. Смысл слов Галифакса был очевиден: мы проиграли войну, и если у нас есть способ предотвратить гибель молодых людей, то разве можно им не воспользоваться?
Чтобы закрепить свое преимущество, Галифакс сообщил министрам, что накануне вечером встречался с итальянским послом, синьором Джузеппе Бастианини, и тот сообщил ему, что «главное желание Муссолини – обеспечение мира в Европе»[318]. Галифакс ответил, что Британия желает того же, и «мы, естественно, готовы рассмотреть все предложения, ведущие к этой цели, при условии, что будут гарантированы наша свобода и независимость»[319]. Такое изложение позиции британского правительства в отношении Италии превосходило даже самые смелые предположения Черчилля относительно мирных переговоров с Гитлером. Теперь Галифакс говорил сразу о двух планах: скромном – удержание Италии от вступления в войну, и грандиозном – убеждение Гитлера сложить оружие. Для Галифакса все переговоры с Италией были синонимами решения, предложенного им Бастианини. Он полагал, что путем переговоров удастся достичь «всеобщего мира в Европе», не предлагая Италии ничего, если она не согласится с этим планом.
Черчилль тоже понимал, что, если он санкционирует любые официальные переговоры с Италией, Британия ступит на скользкий путь и покатится все ниже и ниже – к мирным переговорам с Берлином. Он ответил Галифаксу: «Мира и безопасности можно достичь только при одном условии – германском господстве в Европе. Мы никогда с этим не согласимся. Мы должны обеспечить свою полную свободу и независимость. Я выступаю против любых переговоров, которые могут привести к ущемлению наших прав и силы»[320].
Галифакс твердил, что речи об ущемлении прав Британии идти не может. Он добавил, что Британия и Франция могут совместно участвовать в таких переговорах, и это станет «мощным рычагом для обеспечения благоприятных условий, которые будут весьма ценны для нас… Если французы готовы пойти на [мирные] условия и дадут Гитлеру понять, что не намерены заключать сепаратный мир, у них на руках будут все козыри»[321].
Уинстон же был уверен, что сепаратные сделки очень возможны, поэтому он ответил, что немцы сделают условия мирного соглашения максимально привлекательными для французов, упирая на то, что они воюют не с Францией, но с Англией[322].
Начальники штабов подготовили документ, описывающий возможные действия на случай капитуляции Франции. Печальное чтение. В документе, как указывал Галифакс, говорилось, что способность вести войну с Германией в одиночку зависит главным образом от способности добиться воздушного превосходства над немцами и сохранить его[323]. Но если немцы уже контролируют французскую армию, им не потребуется тратить свои ресурсы на сухопутную войну в Европе, и они смогут переключить все свои силы на производство самолетов[324]. Об этом было страшно даже подумать – сильный аргумент в пользу немедленного заключения мира. Немецкая авиация уже имела значительное воздушное превосходство. Если перевес станет еще бо́льшим, королевские ВВС не смогут противостоять врагу. Вести мирные переговоры или нет, но Галифакс заявил, что «последнее, о чем мы можем просить французов, – это вывести из строя их [авиационные] заводы».
Заседание комитета завершилось без принятия окончательного решения. Давление на Черчилля усилилось. Теперь даже он, неисправимый оптимист, понимал, что целиком и полностью зависит от Франции. Выхода не оставалось.
Военный кабинет собрался вновь в 14:00 26 мая. На сей раз обсуждалась проблема неизбежного падения Парижа.
Черчилль рассказал, что сообщил ему Рейно: «Хотя он будет подчиняться приказам и сражаться столько, сколько будет в его силах, во имя чести флага, он не думает, что сопротивление Франции против упорного наступления немцев продлится долго». Французы располагали 50 дивизиями – у немцев их было 150. «Совершенно ясно, что на суше победить в этой войне невозможно». Рейно спросил у Черчилля: «Где же Франция может искать спасения?» Кто-то предложил обратиться к Италии. Он заметил, что Италия в качестве платы за мир потребует «нейтрального статуса Гибралтара и Суэцкого канала, демилитаризации Мальты и ограничения военно-морских сил в Средиземноморье». Французский премьер считал, что ради невступления Италии в войну на подобные уступки следует пойти.
Черчиллю не удалось вдохновить Рейно и убедить его продолжить сопротивление, чтобы британский экспедиционный корпус смог эвакуироваться. Он сказал премьеру: «Мы не готовы сдаться ни при каких условиях. Мы предпочитаем борьбу германскому порабощению. Как бы то ни было, мы твердо верим, что у нас есть шанс победить немцев. Франция не должна выходить из войны»[325].
Черчилль предложил, чтобы кто-нибудь покинул зал заседаний, отправился в Адмиралтейство и встретился с Рейно лично. Для этой роли он выбрал миротворца Галифакса. Интересно, что после личного разговора с Рейно он отправил к нему самого ярого пацифиста. Нет ли здесь внутреннего противоречия?
