Темные времена. Как речь, сказанная одним премьер-министром, смогла спасти миллионы жизней - [48]

.

Лорд Галифакс, как всегда, поддержал Чемберлена. Еще более в этом мнении его укрепила телеграмма, полученная от британского посла в Риме. Тот высказывал подозрения, что синьор Муссолини только и ждет, когда немцы захватят порты на Ла-Манше, чтобы объявить войну[282]. Галифакс явно считал, что Италия сыграет ключевую роль в том, что будет происходить в Западной Европе. Вместо того чтобы видеть в этой стране изготовившегося врага, он пытался поверить в ту слабую возможность, что Муссолини вступит в войну, чтобы направить ее в другую сторону – к миру.

Черчиллю же нужно было провести официальные изменения в Палате общин. Этого требовали тяжесть положения беззащитной британской армии, крах Франции и появление нового врага в лице Италии.

Премьер-министр выступил в три часа дня. Он сообщил парламентариям, что Аббевилль в руках врага и скоро будет захвачена Булонь. Консерватор Гарни Брайтуэйт спросил, считает ли правительство, что мирный договор с врагом невозможен без соглашения и взаимодействия с правительством Французской Республики. Черчилль ответил односложно: «Да, сэр»[283].

Судя по документам, тогда прозвучало первое предложение о заключении мира с нацистской Германией. То, что подобное считалось возможным только при участии Франции, не уменьшает масштаба этого предложения. В отличие от выступления 13 мая, Черчилль более не говорил о победе любой ценой, не утверждал, что само существование Британии невозможно без победы. Если это заседание Палаты можно описать одним словом, то слово это будет не «победа», но «поражение».

Черчилль был уверен, что к утру план Вейгана начнет осуществляться. Однако, вернувшись на Даунинг-стрит, он с ужасом узнал, что немцы уже в Булони, наступление Горта на юге на Аррас захлебнулось, британский экспедиционный корпус в силу отсутствия боеприпасов и провианта вынужден перейти на половинный рацион, а наступление Вейгана на севере до сих пор не началось[284].

В шесть вечера Черчилль позвонил Рейно, а затем Вейгану. Генерал заверил премьер-министра, что его план уже воплощается в жизнь и армия успешно захватила три французских города. Теперь нам известно, что эта информация была ложной, но, как писал позже Колвилл, не было оснований сомневаться в словах Вейгана, и мрачность сменилась радостью[285]. Как отмечает биограф Черчилля, Мартин Гилберт, причины обмана Вейгана серьезно обеспокоили тех, кто был причастен к кризису 23 мая или стал его свидетелем. Колвилл, который в тот день находился на Даунинг-стрит, позже вспоминал: «Вейган твердо решил: если британские войска не могут двинуться на юг [на помощь французской армии], то мы должны погибнуть вместе с ними»[286].

Радость оказалась кратковременной.

Когда Черчилль созвал военный кабинет в семь вечера, он признался – после долгих и серьезных колебаний, – что «тщательно обдумал» тревоги, высказанные Невиллом Чемберленом на последнем заседании. Все были поражены тем, что этот бульдог способен изменить свое мнение, даже если ему хотелось подавить авторитетом всех сомневающихся. Черчилль сказал, что настало время вернуть британский экспедиционный корпус в порты на Ла-Манше и начать эвакуацию. Положение в Булони он назвал катастрофическим, но генерал Вейган потребовал продолжения операции. Генерал Айронсайд согласился с тем, что наступление лорда Горта на юг следует продолжать, как этого просят французы, потому что, если экспедиционный корпус будет эвакуироваться через порты на Ла-Манше, вряд ли удастся вывезти больше малой части войск. Черчилль заявил, что оснований для уверенности пока нет. Но он считал, что выбора нет – только постараться выполнить план генерала Вейгана[287].

Перед Уинстоном и Британией встал мрачный и простой выбор: либо продолжать действовать по провальному плану, либо предпринять опасную попытку эвакуации, которая спасет лишь малую часть британского экспедиционного корпуса. В мрачном настроении премьер-министр отправился в Букингемский дворец, чтобы доложить о ситуации королю.

Король Георг VI писал в дневнике: «Премьер-министр приехал в половине одиннадцатого. Он сообщил мне, что, если французский план, предложенный Вейганом, не увенчается успехом, ему придется приказать британскому экспедиционному корпусу вернуться в Англию. Это означало потерю всех пушек, танков, боеприпасов и всех складов во Франции. Вопрос заключался в том, сможем ли мы эвакуировать наши войска из Кале и Дюнкерка. Сама мысль о том, чтобы отдать подобный приказ, была отвратительна, поскольку потери могли быть колоссальными»[288].

Позже Черчилль едко заметил: «Война обычно представляет собой список просчетов, и эта не стала исключением»[289]. Но, когда он вернулся в Адмиралтейство и узнал еще более мрачные новости касательно хаотичного плана Вейгана, ему стало не до шуток. Он послал сообщения генералу Вейгану и Полю Рейно, извещая их, что в бельгийском штабе все еще «не получили никаких указаний» и лорд Горт «не имеет (повторяю, не имеет) боеприпасов для серьезного наступления»[290]. Черчилль пытался сдержать свое раздражение: «Мы до сих пор не получили ваших указаний и не имеем представления о деталях ваших действий на севере. Не могли бы вы как можно быстрее прислать нам эту информацию через французскую миссию?»