Темные времена. Как речь, сказанная одним премьер-министром, смогла спасти миллионы жизней - [24]

Было бы неверно считать, что Чемберлен держался за власть из чистого упрямства или уязвленного самолюбия. Фигура Черчилля вызывала у него сомнения. Как многие его коллеги и почти все, кто сохранял веру в возможность мирных переговоров с Гитлером (а таких было немало, и к их числу относился Галифакс), он со страхом думал о том, что к власти придет Черчилль. Уинстон во главе Британии? Уинстон Черчилль будет решать судьбы нации? Шестидесятипятилетний болтун, алкоголик, за плечами которого столько ошибок, возглавит страну? Да такому человеку не то что страну, собственный велосипед доверить страшно!

В последних попытках сопротивления Чемберлен думал не только о себе. Он представлял влиятельные круги, которые считали, что Британии больше, чем когда бы то ни было прежде, необходим стабильный, трезвомыслящий, рациональный, спокойный, уверенный в себе лидер. Что бы вы ни думали об Уинстоне, подобные определения ему не подходят. Черчилль был готов бросить реальные армии из плоти и крови в войну с ужасным врагом с такой решительностью, словно это были его оловянные солдатики. В его ушах звучали катрены героической поэзии. Такой человек мог с легкостью привести нацию к гибели.

В мае 1940 года само упоминание о Черчилле как о лидере страны вызывало у многих, и даже у самых ярых его сторонников, глубокие сомнения. Поэтому, когда после заседания военного кабинета Чемберлен беседовал с Кингсли Вудом, у него были основания надеяться на поддержку со стороны друзей, которые, даже если не признают его силы, должны, по крайней мере, видеть слабости его соперника.

Но это было маловероятно. Слишком поздно. Британии было необходимо национальное правительство, и ценой такого правительства, как заявили лейбористы, должна стать голова Чемберлена.

Кингсли Вуд оказался посланцем этой драмы. Он считал, что лучше проявить жестокость и сразу сообщить горькую весть. «Из-за нового кризиса потребность страны в национальном правительстве, – сказал он, – стала еще более острой. Только такое правительство сможет справиться с ситуацией»[105]. Услышав подобное от человека, которого все считали его протеже, Чемберлен окончательно сдался.

Германские танковые дивизии стремительно продвигались по низинам Бельгии, Люксембурга и Голландии, приближаясь к Франции. В 11:30 военный кабинет собрался во второй раз. Тогда же стало известно о первых потерях в результате бомбежки Нанси немецкой авиацией. Но информация была скудной и неопределенной. Айронсайд сообщил кабинету, что немцы, по-видимому, собираются пройти через Люксембург и Арденнский лес к оборонительным укреплениям Бельгии на реке Маас, а затем приблизиться к союзным войскам на канале Альберта[106]. В действительности же немцы уже продвинулись гораздо дальше, чем считали союзники. Как пишет в книге «Битва за Францию» Филипп Уорнер, нейтральный статус Бельгии означал, что ее войска были не готовы к вторжению и не прошли должной подготовки. Армия была настолько ошеломлена появлением германских планеров, что поначалу все решили, что это рухнувшие самолеты. Первой реакцией стало желание броситься на помощь разбившимся летчикам[107].

Второе заседание комитета обороны прошло в Адмиралтействе в час дня. На нем обсуждалась стратегия бомбардировки открытых городов в Бельгии[108]. В кресле председателя сидел Черчилль. Бельгия обратилась за помощью к союзникам. Генерал сэр Гастингс Исмей, верный союзник Черчилля, вспоминал, как во время заседания высшего военного совета в ноябре 1939 года была достигнута договоренность, что в случае вторжения Германии на территорию Бельгии автоматически вводится в действие «план Д». Это означало, что британский экспедиционный корпус [более 394 тысяч британских солдат было отправлено во Францию в сентябре 1939 года, когда началась война] должен немедленно выдвинуться в сторону Бельгии[109]. Ситуация требовала немедленного решения. На заседании было зафиксировано, что, если появятся новые свидетельства того, что немцы «сняли перчатки», британское правительство вечером отдаст приказ о бомбардировке нефтеперерабатывающих заводов и сортировочных терминалов в Германии[110].

Долгий день Черчилля продолжался. После короткого обеда с верным другом, лордом Бивербруком, он вернулся на Даунинг-стрит, 10, где в 16:30 состоялось третье заседание военного кабинета. На заседании был представлен доклад совместного подкомитета по разведке, где излагались детали немецких бомбардировок Голландии, Бельгии, Франции и Швейцарии, а также пяти точек в Кенте (первые немецкие бомбы упали на восточное побережье Англии в октябре 1939 года). Дискуссия о бомбардировке возмездия продолжалась. Уинстон обращал внимание на мельчайшие детали, учитывая мнения опытных и заслуживающих доверия людей, собравшихся за столом заседаний. Маршал авиации, сэр Сирил Ньюэлл, выступал за немедленные бомбардировки, потому что «психологический эффект немедленного удара по самым уязвимым точкам врага будет колоссальным». Его поддерживал министр авиации, сэр Сэмюэль Хор: «Если мы не ударим по Германии мощно и немедленно, мировое общественное мнение сложится не в нашу пользу. В истории немало случаев, когда отложенные действия так никогда и не осуществлялись». Несмотря на убедительные доводы авиации, Айронсайд был против. Он высказал мнение лорда Горта, главнокомандующего экспедиционными силами Британии. Горт считал, что подобный удар не возымеет действия для наземной операции. Слова Хора об исторических прецедентах звучали в ушах Черчилля колоколами Биг-Бена. Он более, чем кто-либо другой, понимал, какая катастрофа может произойти из-за непродуманных военных действий. Поэтому он выступил за то, чтобы отложить решение вопроса на сутки. Чемберлен, выслушав все аргументы выступил в поддержку отложенного решения хотя бы на 24 часа