Темные алтари - [18]
Она встала. Оделась.
— Ты куда? — сказал Сезаро, пытаясь ее удержать.
— Оставь!..
Она взяла туфли и, опираясь о стену, стала спускаться по лестнице. Она очутилась в заднем салоне, и привыкшие к темноте глаза тут же разглядели запачканные обои, вылинявший, протертый палас перед облупленным баром. Окинув взглядом мужчин — бородатых, неопрятных, — она всмотрелась в белые как мел лица девушек с густо подведенными глазами и медленно побрела к выходу. Издали заметив голову Рана — ей всегда нравилось его энергичное, волевое лицо, — она направилась к нему.
— Ран!
Он обернулся, в его серых глазах пробежала тень.
— Ран! — крикнула Гейл, хватаясь за него.
Мерцание светлых созвездий усилилось, ослепило ее, и она поднесла руку к глазам. Она не замечала удивленных лиц, но поняла, что наступила тишина. Посмотрела на туфли, которые держала в руке, на перекошенную юбку, не застегнутую до конца блузку…
— Где Джонатан, Ран? Ответь мне хотя бы сейчас, прошу тебя! — всхлипнула она.
Ран смотрел поверх ее головы на темный проход в задний салон, на лестницу, ведущую на верхний этаж. Потом он обернулся к Мерилин, и ее яркие губы что-то произнесли.
— Что ты натворила, Гейл? — крикнул Ран со злобой. — Почему ты идешь оттуда?
— Скажи мне, Ран, где Джонатан, прошу тебя, скажи! — простонала Гейл, сгорбившись и сползая к его ногам.
— Встань!
— Скажи, заклинаю тебя, скажи, что он мертв! — плакала она и обнимала его ноги. — Прошу тебя, Ран!
Собравшиеся вокруг люди молча смотрели на нее.
— Перестань! — сказал уже мягче Ран, поднимая ее.
— Ведь он мертв! Мертвый, среди болот, он там лежит, мой Джонатан, и он никогда-никогда уже не вернется ко мне?
Ран слегка смутился.
— Знаю, Ран! Знаю! — Гейл обвила руками его шею. — Ты видел, как он упал…
Толпа в полутемном проходе расступилась. Появился Сезаро, и Ран пронзительно, зло на него взглянул.
— Перестань! — сказал он с отвращением, может быть, вызванным видом Гейл. — Джон жив, слышишь, жив! — подчеркнул он неожиданно грубо.
— Ран! — всхлипывая, причитала Гейл. — Почему ты говоришь это мне, Ран?
Она снова опустилась к его ногам, а он стоял, склонившись над ней.
— Потому что он жив, жив, жив!.. — закричал Ран с каким-то ожесточением, и в ту же минуту в мертвой тишине, нарушаемой всхлипываниями Гейл, все услышали то затихающий, то усиливающийся вой сирены. Полицейские автомобили приближались.
Серебристый истребитель до сих пор стоит перед фасадом больницы, в которой оперируют искалеченных на войне. Их все меньше. И ничего странного, если больницу вновь перестроят. Разлетятся кто куда опытные хирурги, медицинские сестры. Разъедутся по домам рано постаревшие мужчины на костылях и в инвалидных колясках.
Сотрет ли время боль и отчаяние в человеческих душах, память о бессмысленной смерти, воспоминание о юной Гейл, которая все еще отбывает наказание в психиатрическом отделении тюрьмы?
Перевод О. Басовой.
ТЕМНЫЕ АЛТАРИ
«Дети цветов»{4}куда-то исчезли, но бедность, к которой им так хотелось приобщиться в свои семнадцать лет, осталась.
Алиса Рейд
Солнце село в бескрайнюю синеву на западе, и необъятный медно-золотистый закат повис над просторами равнинных штатов. Воздух стал прозрачным, цвета выделились с рельефной четкостью. С утра стояла жара — правда, не такая невыносимая, как месяц назад, когда приходилось сидеть нараспашку перед вентилятором и наливаться водою со льдом; теперь же начиналась та благословенная треть дня, более продолжительная, чем самый долгий день — не день, а закат, когда Корм Торнтон как будто стряхивал с себя оцепенение.
Сквозь опущенное стекло воздух струился ему в лицо, новый двигатель его видавшего виды «доджа» равномерно рокотал. Корм укоротил выхлопную трубу глушителя, сменил покрышки на грейферные, но без шипов, поэтому при самом легком прикосновении к педали газа мотор извергал скрытую в нем мощь и с грохотом, вихрем увлекал машину вперед. Первые десять-двадцать метров Корм ощущал легкие рывки от плавного переключения автоматической коробки скоростей, затем грохот переходил в монотонный вой, и, пока Корм с легкостью брал широкий крутой поворот возле заброшенного парка, он подумал, что его старый «додж» похож на ветерана с пересаженным сердцем юноши и с тяжелыми, надежными ногами бейсболиста. «Тогда как во мне, — мелькнуло в его прояснившемся уме, — если и есть что-то изношенное, так это именно сердце…».
— Сердце! — прошептал он лениво и равнодушно, как о чем-то далеком и отвлеченном.
Он ощущал силу рук, ног, их упругие мышцы, и кровь, наполнявшая силой все его тело, пульсировала в венах, вспухших на руках. Он был трезв, не чувствовал голода, лихорадочное возбуждение его замутненного героином сознания не навевало забытья, но какое-то едва уловимое нетерпение обостряло чувства, освежало; казалось, все было так просто, легко достижимо, и, вероятно, именно поэтому он ехал не спеша, уверенный, что в его власти подразнить сейчас полицейских, которые наверняка уже наблюдают за его машиной, или же помчаться куда глаза глядят. В баке было достаточно горючего, он мог выехать на одно из скоростных, широких и прямых, как взлетная полоса, федеральных шоссе, но и там действовало ограничение до пятидесяти пяти, самое большее шестидесяти миль в час; да и куда бы он ни поехал, всюду будет все та же глубокая тишина долгого заката, вот что главное.
