Темные алтари - [17]

«Двадцать миллиграммов, двадцать миллиграммов!» — эхом отзывалась в ее мозгу смертельная доза.

«Эд, мой мальчик, прежде чем остановится твое сердце, тебе станет трудно дышать, но что значит эта твоя боль в сравнении с отчаянием, которое тебя ожидает?..»

Она вернулась в палату. Отбросила в сторону одеяло.

— Потерпи немного!

Она вонзила первый шприц ему в плечо, второй — без малейшего колебания — в правое бедро. Только теперь, думала она, совершается человеческое, нормальное, истинное, и совершается навсегда, навсегда. Назад пути не будет.

На какое-то мгновение ей почудилось, что в глазах Эда мелькнул страх, удивление, но потом все затянулось туманом, отступило.

— Засыпай, Эд! Спи!..

Она знала, что в последний раз находится в больнице, что покидает ее навсегда, поэтому она шагала той легкой, летящей походкой, которую так любил Джонатан. Она шла не оглядываясь, ничего не видя, и уносила в себе искалеченный мир юношей, попавших в ловушку.

Лифт словно встряхнул ее внутренности, ей стало плохо, но и это уже не имело никакого значения.

Шины визжали, автомобиль приседал на задние колеса — скорость была велика. Быстрее, быстрее, как можно дальше! Конечно, не к Ненси, не в ее салон, не домой, где ее поджидало вечное одиночество в мучительных сумерках. Она подводила итог своей жизни — великодушная и справедливая, как бог («Ты мой конец и мое начало, Эд!»), и, прежде чем подойти к концу всего земного, ей оставалось лишь повидать Рана, чтобы наконец услышать от него правду.

Линия горизонта кровоточила в лучах алого заката. Окна уснувших домов слепо поблескивали. В опустевшем, вымершем городе царили предвечерняя тишина и уныние. Высоко в еще не померкшем небе предупреждающе мигали красные лампочки на верхушках антенн.

Ее звали к себе автостоянки. Она не запомнила, где оставила машину. Когда она шла к салону Рана, ей показалось, будто она слышит пронзительный вой сирен полицейских автомобилей. Возможно, где-то действительно сирены раздирали пространство, но это ее не трогало. Она ждала сирен, предназначенных для нее, она была уверена, что угадает их заранее.

В салоне Рана было полно людей. Кто-то встал, освободив для нее крайний табурет у бара. Поторапливайся, Мерилин, дурочка, тебе хорошо известно, что я пью, и не заставляй меня ждать!

Она высоко подняла бокал — над людьми и их судьбами, — величественная и изящная, точно жрица, залитая потоками красного света.

Потом чья-то рука обожгла ей колено.

— Убирайся, Сезаро! Ты мне противен! — оттолкнула она его.

Гейл мерещилось, что она то погружается в зеленые тяжелые глубины вод, то взлетает над горами и морями. Она взглянула на часики, четко различила две золотистые стрелки, рассекавшие пополам циферблат одной отвесной прямой линией, но не могла сообразить, который час.

— Где Ран, Мерилин?

Мерилин спряталась — сначала сама за собой, а затем за другой девушкой из бара.

— Идиотка! — нахмурилась Гейл.

Повернулась к кабинам — не вернулись ли уже Дороти Эстен и доктор Уайлдер.

— Послушай, Мерилин, что ты прячешься? Ты видела тех двоих? Я знаю, почему они здесь вдвоем! Ты мне только скажи, всегда они перед этим приходят выпить? Наверняка доктора Уайлдера уже разыскивают! И Дороти Эстен тоже!

Гейл уставилась в одну точку.

«Не кричи, Марк!»

Изъеденные оспой щеки Марка дрожали.

«Смотри! Смотри, бьется ли еще у Эда сердце? Тебя ожидает то же самое, невежа, то же самое! Всегда кто-то должен искупать перед небесами чужую вину!»

Гейл расхохоталась, закрыв лицо руками. Неприлично так смеяться, когда никто вокруг даже не догадывается, что ее рассмешило. Полицейские непременно разыщут их, сцапают их, когда они будут вместе — это вы называете гольфом, доктор Уайлдер? А вы, аскетичная, строгая Дороти?

Вой сирены звучал совсем близко. В салоне вдруг воцарилась тишина. Клубы табачного дыма вились вокруг вентиляторов. Потом полицейская машина проехала мимо, вой сирены стих.

«Когда приедут за мной, — подумала Гейл, — вой будет приближаться, а не удаляться… Тогда я отправлюсь за тобой, Эд, и за тобой, Джонатан…»

Ей стало грустно, она не обращала внимания на слезы, которые текли по лицу — светлые, неторопливые, смывающие тушь с ресниц. Тогда Сезаро протянул ей маленькую, но сильную руку, помог встать и повел ее к себе. Она шла осторожно, покорно, в то же время с тревогой прислушиваясь, не прозвучит ли сирена прежде, чем она увидит Рана.

— Мы ведь ненадолго?

Ноги ее сами угадывали направление — бесшумные и легкие, они несли ее но вылинявшему паласу на полуосвещенной лестнице.

Сезаро ее поддерживал.

«Где ты, Джонатан, милый? — вслушивалась в собственный крик Гейл. — Мне трудно без тебя!»

Вокруг было тихо, затаенно, высоко в вечернем небе тускло поблескивали окна «Остин энд Берджис», зелень газонов на Мейн-стрит потемнела. Гейл понимала, что всему пришел конец, приближается конец, и не чувствовала вины ни перед Ненси, ни перед Джонатаном — только отвращение, когда Сезаро ее обнял.

Из глубины души вырвалось и взорвалось мучительно сдерживаемое напряжение, легкость и божественная свобода распростерлись над ней и долго ополаскивали ее помутившееся сознание. Наконец все замерло, успокоилось, и она медленно исчезла среди концентрических волн, которые баюкали ее. Она чувствовала рядом с собой Сезаро, слышала его сопение, и над робким мерцанием светлых созвездий в ее голове все так же тайно и безнадежно таяла в ночном небе необычность этого дня.