Темнота - [4]

Бедра и ноги его терялись в темноте. Но рядом есть еще еда. Много.

Она поест и рассмотрит дальше, дальше. И еще – перевернуть. Если хватит сил. Увидеть все-все… То, что было перед лицом ее, когда посвистывала и похрипывала пластинка в горле… Рука отдернулась. Не слышно. То, чем он дышит – молчит. Это… Женщина наклонилась и ухом прижалась к жесткой спине. Лежала так долго, пока не почувствовала, что может съесть еще еды. Разминая пальцами третий кубик, нахмурилась. Из-за света доносился шум.

Дальний, он беспокоил излишеством. От него тошнило, как от еды вначале. Все не так. И слишком много всего. Перевернуть хозяина она не смогла. Ползая вокруг, собрала всю еду. Качаясь, ушла под пришедшую слабенькую воду, на всякий случай.

Сидела под тонкими ржавыми струйками и думала, может быть – последняя вода здесь. Еда для живота, для глаз и ушей накормила не только ее тело. Мысли оживали, шевелились, выстраивались, держа друг друга за хвосты, как звереныши, чтоб не потеряться, пока растут. И тело ее кричало им, подгоняя, боясь за себя. Вернувшись к хозяину, она уже знала – умер. И запах, какого не было у него никогда. Три дня она над ним, судя по приходам воды. А свет не гаснет. Выйти… Выйти!!! Она стала шарить руками по свету, спотыкаясь о лежащую тушу, поднималась и снова валилась на бок, метя груди синяками от его гребня. Свет бледно пульсировал, мягко подавался под пальцами, но не пускал. Подняв глаза, сквозь слезы увидела на светлом овале чуть заметный рисунок – очертания ладони. И приложила свою. Свет прогнулся, принимая руку, забегали по коже колючие мураши. И отпружинил назад. Плача, сидела над тяжелым запахом тела, мерно раскачивалась, цепляясь волосами за чешуи спины и головы. Скользила взглядом по нерассмотренным, уходящим в темноту кривым ногам. Смотрела на миску, перевернутую у верхней руки мертвого. Выйти-выйти-выйти… И следом, вдруг, отталкивая внутренний вой, другое. …Он принес мне еду… И умер. Он знал, что еда уже не придет из стены и принес ее. Мне. И умер… И за этой, рожденной в муках, выращенной в паутине пустой почти головы, пришла еще одна. Уже не ее, а сверху, оттуда, из-за потолка. …Они там все умирают сейчас… Первые, настоящие, крепкие мысли, дыщащие взволнованно, во всю грудь, упрямолобые. Все три. Пусть одна из них просто крик тела, а другая думана не ею. Но они держали ее, понукали. Делать. Пришло время делать. Скрипя зубами, она выпрямила руку лежащего. Миска звякнула на неровностях пола. Ухватила пальцами чешуину и стала раскачивать.

Выдернула довольно легко, кожа ползла, раскисая, похожая наощупь на кубики еды. Чешуи отбрасывала за спину, оставив рядом с собой самую крепкую, с локтевого сгиба, с иззубренным краем. Работая, пела, мычала, вставляя иногда слова, что теперь всплывали в голове чаще. Очистив обруч вокруг руки, взяла чешуину и стала пилить мякоть, задыхаясь от тяжести запаха, поднявшегося волной. Плоть раздавалась вяло, обнажая серую кость. И женщина старалась не думать, как же она ее… Отдыхая, доела последний кубик. И подумала холодно, если придется, будет есть мертвое мясо, торчащее лохмотьями из-под тусклых чешуй. Схватилась за живот, усмиряя приступ тошноты. А через время, отчаявшись перепилить кость своим инструментом, расчистила место побольше и нагнулась. Зубам кость поддавалась, пружиня и потрескивая. Когда не хватало дыхания, женщина отползала и пила из миски. Глядела с гордостью на тусклую поверхность воды. Наполнить миску догадалась сама. Когда вода кончилась, работа закончилась тоже. Она долго отдыхала, приказывая себе не торопиться, выгоняя мелкие мысли, выращенные паникой. Смотрела на лежащую руку. Смотрела на отпечаток ладони над своей головой… Встав, оглянулась. Привыкнув к тусклому свету, она видела теперь то, чего не знала глазами раньше. Каменный мешок с неровными стенами, но без холода. Площадка для танца у стены и ступени. Сосок душа в потолке, квадратный лючок для еды, с тонкими границами плотно пригнанной дверцы из такого же, как стены, камня. И лежащее у входа тело с тремя руками и обрубком до локтя. Подняв отделенную руку, встала напротив света. Он был повыше, или руки длиннее, потому ей пришлось, чтобы достать и удержать неловкий тяжелый кусок, встать на его спину, рядом с гребнем. Спина пружинила, но гребень крепко держал мертвую плоть. Женщина вздохнула. И приложила обрубок. Свет мигнул, медузой вобрав в себя широкую ладонь. И она, вслед за рукой, провалилась в коридор. Падая, соскочила со спины и встала, прижимая к себе обрубок-ключ. Вертела головой, тянула взгляд в круглые коридоры, уходящие далеко и где-то там, на краю зрения, поворачивающие…

Мельтешило в глазах от ровных овалов дверей – бледных на светлом. И в одном, открытом – вповалку друг на друге, тела хозяев с лицами, уткнувшимися в мягкие полы. Она опустила обрубок, что оттягивал руку. Пошла вперед, босиком по мягкому. Два медленных шага, два побыстрее и еще быстрее…

Остановилась. Наплывал шум снаружи, и она машинально провела рукой у пояса, разыскивая меч. Она узнала эти звуки. И рассмеялась. Смех пролетел по гулкому коридору стаей ворон. Собралась швырнуть оторванную руку. Но стояла, не шевелясь, глядя на неровно обгрызенную кость. Прижимая к животу обеими руками, повернулась. Свет пульсировал бледным овалом на фоне круглых стенок.